Графоманы - [8]

- Вам нельзя туда, - как можно тверже сказал Толя.

- Ни фига себе! - Разгледяев набычился со всеможной начальственной строгостью. - Человек! Не подставляй шею, но подстовляй зад!

Толя не двигался, загородив узкий проход в подъезд.

- Мавр, ты сделал свое дело, можешь исчезнуть, - надвигался Марк Васильевич.

- Туда нельзя, - упрямо повторил Толя.

- Я иду к себе домой, а мне нельзя?

- Но вы тут причем? - не выдержал Толя.

- Я причем? Я причем, да теперь один я только и причем. Хватит, развели демократию, изобретатели-рационализаторы, ишь, повадились рассуждать на свободные темы, женщинам мозги пудрить. Все, баста, попели на гитарах - и будя, кыш на свое место! Развели тут розовые слюни. Лопнул пузырь! А я ведь предрекал, я знал - истина восторжествует, я инженера как свои тапочки вычислил.

- Как это? - удивился Анатолий.

- Ха! Я ведь даже тапочек своих из дому не забирал, ибо стопроцентно знал, куда инженер летит. Эх, со свистом, под горочку, и с самого Олимпа в болото! Так что извините-подвиньтесь. Ну, упрямый какой. Вот сейчас возьму и руку тебе пожму, я и всему вашему институту руки жать буду. А пока лично вам спасибо за службу, - Разгледяев протянул руку, но толя даже не шолохнулся. - Не желаете, значит, бакалавр, быть генералом физико-математических наук, не хотите экзамен на политическую зрелость сдавать, а без политического уровня у нас до защиты высоконаучных результатов не допустят. А я, как-никак, курирую ваш институт, пламенный сосискатель ученых регалий. Хватит дискуссий, мне некогда, меня жена ждет!

- Никто вас там не ждет, - уверенно возразил Анатолий.

- Поди прочь, а то у меня под ложечкой сосет. Ты кио - звездочет? Звездочет. Так иди, звезды считай, а не прохлаждайся тут в рабочее время, кстати, почему не на работе?

- Я не обязан перед вами отчитываться, и не тыкайте мне пожалуйста.

- Не тыкать можно. Вот смотрю я на тебя, бакалавр, и думаю: в таком хорошем институте, и вдруг такое пятно невнятное. Институт осудил инженера, а вы значит не согласны с мнением коллектива?

- С каким мнением? - Толя сделал простодушное лицо.

- С, мягко говоря, отрицательным.

- А вы откуда знаете?

- Не суй нос не в свои дела. - жестко сказал Разгледяев, собираясь смять Толино сопротивление физически.

Вдруг Толю Ермолаева осенила идея.

- Я почему спросил, - Толя спешил поделиться с Разгледяевым, - Ведь одно дело мнение коллектива, а другое - мнение президиума академии наук.

- Причем тут академия? - приостановился Марк Васильевич.

- Разве вы не знали, что на заседании присутвовал представитель академии наук?

- Представитель? Где? Зачем?

Толя назвал фамилию одного уважаемого ученого и изложил позицию Академии Наук, как он ее себе представлял:

- Ввиду отсутвия кворума провести повторное рецензирование.

Разгледяев качнулся от гнева.

- Откуда он взялся представитель?

- Прибыл по получении письма.

- Какого письма, чушь...

- Письма из института, без подписи естественно.

Разгледяев находился в полном замешательстве. Толя перестал наконец служить препятствием и медленно побрел прочь от серого угрюмого дома. Что же, по-крайней мере сегодня, Марк Васильевич не появится перед Еленой, а что будет дальше, никому неизвестно. Но и не только Анатолий, но и гораздо более умудренные опытом жизни, люди, такие как Виталий Витальевич Калябин или Михаил Федорович Мозговой, или даже сам Петр Семенович Суровягин, совершенно не предполагали, как все может перевернуться в уже недалеком будущем.

Светлое подземелье Гоголя-Моголя

Утром следующего дня профессор Суровягин проснулся в настроении главнокомандующего, одержавшего накануне важную стратегическую победу. Темные, невежественные силы беспорядочно отступили под напором смелых и решительных действий вверенного ему войска. Конечно, другой, менее опытный человек мог бы посетовать: какая радость - вместого занятий делом, пришлось тратить силы на пустую борьбу с диллетантом. Но в нашем случае такой взгляд на вещи должен приниматься как поверхностный и идеалистический. На фоне грядущих выборов в академию любая неоднозначная реакция ее представителей волнует и тревожит соискателя. В венах его играет молодая, полная кислорода кровь, и он во всяком удобном случае настаивает на своей состоятельности. Здесь - ничего более, чем нормальное, здоровое честолюбие. В случае же с профессором - и того лучше. Петр Семенович свято верил в институты и считал присуждение звания, хотя-бы и члена-корреспондента, не только материальным стимулом к дальнейшей продуктивной работе.

При хорошем самочувствии профессор любил вспомнить кое-что приятненькое из прошлой жизни и теперь, шагая обычной дорожкой в институт, он бормотал про себя забавный стих, написанный лет двадцать назад по одному сердечному поводу. Он никому не читал своих поэтических произведений, хотя справедливо считал их значительно лучше того, что публиковалось в литературных журналах. В его стихах наряду с хорошей техникой, была и ирония, и философия. Друзьям же он декламировал чужие стихи исключетельно талантливых, но умерших поэтов. Ведь профессор очень тонко и остро чувствовал талант в других людях. Обычно он читал стихи на дружеских вечеринках в своем гостеприимном доме. Коллеги уважали и признавали в нем человека, знающего толк в искусстве и всегда с удовольствием слушали его.