Графоман - [8]

Она улыбнулась, поправила рукой прическу.

— Ну, если неофициально, то я скажу так, работы Ваши ничуть не хуже тех, что мы публикуем, но герои Ваших рассказов живут в своем, далеком от наших реалий мире. Нам нужны работы на злобу дня. Скажите, ну какое дело нашему читателю до Ваших пиратов, капитанов, прекрасных дам? Мы живем в другом мире. Пишите злободневные рассказы.

— Злободневные? — переспросил Василий Петрович. — Скажите, а почему нужно писать именно на злобу дня, не на доброту, а на злобу?

Она рассмеялась.

— Это просто устойчивое словосочетание, идиома, значение его не мотивируется составляющими словами, ну, так принято говорить, «на злобу дня», ни о какой злобе речи нет.

— Вы, как филолог, прекрасно понимаете, что немотивированных словосочетаний не бывает. И появилось оно не случайно, ведь не говорят же: «на доброту дня», а говорят именно «на злобу». Кому-то очень нужно, чтобы мир наш выглядел злобным и лживым, и именно эта идиома побуждает пишущих отражать негатив нашей жизни.

Я не хочу писать на злобу дня,

Хочу писать на доброту, на радость,

Но пресса нам подсовывает гадость,

Чтоб жили мы, судьбу свою кляня.

— Интересная мысль, — ответила она и снова засмеялась, — Вам бы философские трактаты писать. Вот если бы Ваши рассказы были написаны в средние века, тогда…

— В средние века, — перебил её Василий Петрович, — за эти рассказы меня вообще отправили бы на костер.

— Вот видите, как хорошо, что мы живем в демократическом обществе, Вам нет причин жаловаться.

— А я и не жалуюсь, просто хочу знать, каким образом мне опубликовать свои работы?

— Понимаете, — вид её стал серьезным, — у нас журнал коммерческий, мы зарабатываем деньги, нам нужно, чтобы читатели покупали его. Любой человек, открыв журнал на прилавке книжного магазина, обращает внимание на тех авторов, которых он знает, о которых он наслышан, а Ваше имя никому ни о чем не говорит. Редактору лучше разместить слабенький рассказ известного автора, чем сильную работу того, о котором никто никогда ничего не слышал. Нас не интересует качество литературы, мы далеки от проблем добра и зла, нас интересует прибыль, нам нужно выгодно продать свою продукцию. Здесь свои законы. А у Вас есть единственный вариант — публиковаться за свой счет, ведь даже Лев Толстой издавал романы на свои средства.

— Да, но Толстой был графом, а я графоман.

— Ну, напрасно Вы так, у Вас хороший слог, есть свой стиль, у Вас имени нет, а имя нужно делать, и поверьте, это стоит немалых денег.

— А знаете, кто такой настоящий графоман? — спросил Василий Петрович. — Это простолюдин, который во чтобы то ни стало хочет стать дворянином. Именно они и делают себе имя, платят любые деньги, чтобы к их безызвестному имени была добавлена приставка — «граф». А мне это ни к чему.

Василий Петрович не спеша поднялся, распрощался с женщиной, и вышёл из редакции. Дул сырой холодный ветер, тёмные тяжёлые тучи грозили разразиться то ли дождем, то ли снегом, а остатки снега вчерашнего, мокрого, грязного, таяли, расползались под ногами; местами тротуар был покрыт ледяной коркой, и Василий Петрович старался идти осторожно, чтобы не поскользнуться. Он дошёл до остановки автобуса, где уже стояло несколько человек, по количеству собравшихся он сделал вывод, что автобуса не было давно, и стал ждать, но время шло, автобус не появлялся, а количество народа на остановке росло.

«Если и придёт автобус, влезть в него будет невозможно», — подумал Василий Петрович и пошёл пешком до следующей остановки.

Нужно заметить, что небольшой городок Понтополь отличался от прочих иных городов ещё и тем, что люди на остановках никогда не выстраивались в очередь, как это свойственно было другим, большим городам, здесь, ожидая транспорт, люди сбивались в беспорядочную толпу, и как только автобус или троллейбус подходил к остановке, то вся эта толпа ломилась в дверь, и ворваться внутрь удавалось тому, кто был более проворным, оставшиеся же на остановке в ожидании следующего автобуса постепенно зверели, оттесняя остальных, вновь прибывших, во время следующей попытки, таким образом, справедливость обеспечивалась душевным и физическим состоянием кандидатов в пассажиры. Хорошо усвоив эту особенность и осознавая свои ограниченные физические возможности, Василий Петрович решил ребрами своими не рисковать.

Так от остановки к остановке он и дошёл до своего дома. Начинало темнеть, короткий зимний день угасал, то здесь, то там зажигались желтые фонари, мимо проносились машины с зажженными фарами, разбрызгивая шинами мокрый снег вместе с грязью. Василий Петрович поднялся к себе на второй этаж, открыл дверь и включил свет. В квартире было тепло и уютно, он снял пальто, промокшую обувь, сел за компьютер и приступил к новой главе романа.

Повесть

На дворе стояла сырая, слякотная южная зима, временами шёл снег вперемешку с дождём, дул ветер, пробирая до костей пешеходов; дороги и тротуары местами покрылись скользкой, шершавой ледяной коркой. Выходить на улицу не хотелось, работа над романом не ладилась, Василий Петрович писал, переписывал, правил, потом бросал всё, ложился на диван и подолгу смотрел в потолок, пытаясь собрать мысли, которые разбегались и никак не хотели возвращаться к роману.