Графиня Шатобриан - [4]

Между тем Бонниве под обаянием ее присутствия забыл свою неприязнь к графу и рассыпался в любезностях перед его женой, что было тогда, при короле Франциске I, в моде в высших слоях французского общества. Графиня вежливо выслушивала его, но с некоторой чопорностью, так как, живя пять лет среди суровых бретонских дворян, она не привыкла к такому обращению. Не встречала она ничего подобного и на своей родине, в Пиренеях, откуда выехала четырнадцатилетней девочкой, чтобы сделаться женою графа Шатобриана. Благодаря этому любезности красивого адмирала имели для нее всю прелесть новизны и произвели на нее самое приятное впечатление.

Общество, принимая во внимание больную ногу канцлера, двинулось в путь шагом. Через четверть часа они увидели перед собой, на равнине, перерезанной холмами, замок Шатобриан, стоящий на возвышении и окруженный со всех сторон лесом. Вечернее солнце сияло во всем блеске, резко обрисовывая контуры огромного здания, состоящего из старого и нового замков, верхние этажи которых были соединены узкой висячей галереей. Старый замок представлял собой огромную круглую башню с низкими уродливыми пристройками; он весь порос мхом и почернел от времени и непогоды. Зато новый замок, недавно построенный в полуантичном и полуроманском стиле, весело блестел на солнце своими гладкими светлыми камнями. Плоская крыша, аркады, галереи, изящные башни придавали ему самый привлекательный вид. Широкий луг, по которому ехал владелец замка со своими гостями, тянулся вверх до главного входа.

Река Шер, вытекавшая из леса с левой стороны, круто поворачивала у нового замка и, обогнув старую башню, вновь появлялась на северо-западе за убогими, порознь стоящими домами, где впоследствии возник город Шатобриан.

– Очень рад, что мне удалось наконец увидеть ваш новый замок, граф Шатобриан! – воскликнул Бонниве. – Я помню, с каким восторгом вы рассказывали о нем в Париже пять лет тому назад. Вы издевались тогда над старой Луврской башней, вокруг которой предполагалось воздвигнуть дворец! Но он не построен и до сих пор вследствие недостатка в деньгах, так что король по-прежнему живет в тесноте среди судейских господ и разных буржуа. Вы недаром сказали тогда с усмешкой: «Бретонский дворянин живет лучше молодого Валуа, так называемого властелина Франции!»

– Разве эта фраза так замечательна, господин адмирал, что вы не могли забыть ее в течение пяти лет! Молодой Валуа, как вам известно, не принадлежит к богатому и могущественному дому и устроил свои дела только благодаря приданому, которое взял за нашей герцогиней. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он, сделавшись королем, живет хуже большинства бретонских дворян. Хотя вы стараетесь возвеличить короля в ущерб дворянству, но он не более как высший ленный сеньор и вы напрасно внушаете ему неуместные претензии!

– Вы уже несколько лет не выезжали из вашей отдаленной провинции и совсем отстали от времени, многоуважаемый граф. Вот у господина канцлера есть письмо от английского короля к Франциску I; надпись на этом письме ясно показывает, что королевская власть в Европе больше усилилась, чем вы воображаете это, сеньоры меча и шпор!

– Мы сеньоры над землей и людьми и надеваем на себя меч и шпоры в тех случаях, когда мы не обязаны оказывать гостеприимство слугам короля.

– Разве вы сами не считаете себя слугой короля?

– Нет, я служу Богу, моей чести и моей даме, а за королем государства я следую только тогда, когда он в качестве ленного предводителя потребует мой меч и мою конницу на защиту государства… Скажите, пожалуйста, какая же эта новомодная надпись на письме английского короля к французскому?

– Он называет его вашим величеством.

– Но ведь у нас священники употребляют слово majesté, говоря о величии и всемогуществе Бога?

– Слово это и здесь употреблено в том же значении.

– Господь да сохранит вас! Ваша гордость перешла всякую меру. Что сказал бы мой приятель граф Тремувилль, если бы я вздумал назвать его в письме блаженный и праведный граф Тремувилль.

– Он, вероятно, дал бы вам тот же титул.

– Не думаю! Во всяком случае, мы остались бы такими же грешными людьми, как и прежде. Равным образом у Валуа ни на волос не прибавилось величия от титула, который ему дает Тюдор по ту сторону пролива. Феодальные сеньоры еще не вымерли в отдаленных провинциях!

– Король желает удостовериться в этом собственными глазами; для этой цели он проедет вниз по Луаре и посетит Турень, Анжу и Бретонь… Пять лет тому назад вы приглашали его взглянуть на ваш замок, в случае если он вздумает когда-нибудь построить себе новый дворец. Насколько мне известно, он намерен сделать это в настоящее время; если вы позволите, то я повторю ему ваше приглашение.

При этих словах владелец замка и Бонниве взглянули на графиню, как бы ожидая ее ответа. Но она не решилась выразить свое мнение, встретив гневный взгляд своего супруга.

Они проехали молча несколько шагов.

– Архитектурный вкус значительно развился и усовершенствовался в последние пять лет, – возразил граф. – Замок Шатобриан не может иметь теперь прежних притязаний.

Путники подъехали к главному входу замка. Навстречу им выбежала хорошенькая четырехлетняя дочка и привлекла к себе внимание графа и графини. Это была их единственная дочь Констанция. Граф расточал ей всю нежность, на которую только было способно его суровое сердце; он посадил ее к себе на лошадь и катал по двору. Появление ребенка было очень кстати, чтобы привести графа в более приличное расположение духа и сделать его хоть сколько-нибудь способным оказать гостеприимство непрошеным гостям. Однако вечером, когда они сели за ужин, хозяин дома пользовался всяким удобным случаем, чтобы сказать что-нибудь неприятное другу короля, так что Бонниве решил уехать из замка на следующее утро, тем более что сдержанное обращение графини не обещало ему успеха. Избалованный рыцарь счастья питал такого рода надежды относительно каждой красивой женщины, с которой сводила его судьба. Он не был настолько проницателен, чтобы присмотреться ближе к личности графини Шатобриан, потому что тогда, быть может, он не сложил бы так скоро оружие. В начале вечера она сидела молча между мужчинами в своем изящном белом платье, отвечала односложными словами и своей внезапно находившей на нее и так же быстро исчезавшей веселостью напоминала эолову арфу, которая долго остается безмолвной и только тогда издает звук, когда более сильное дуновение ветра коснется ее.