Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820 - [16]

Казалось, с рождением наследника должно было упрочиться и мое счастье, но увы! Вместе со здоровьем вернулись прежние мелкие неприятности, и мы решили тогда, что, как ни хорошо у родителей мужа, самое лучшее жить своим домом. Мы переехали в Натолин, и я начала заниматься этим чудным имением.

Я с жаром принялась за хозяйство. Сама чертила планы, входила во все мелочи. Не зная Италии и Греции, я бредила ими. Мой свекор руководил мной и гордился, что сделал из меня художницу. С этих пор я оставила все свои причуды и сосредоточила самолюбие и заботы на Натолине, на этом образцовом имении, достойном, по моему мнению, бессмертия.

Когда у нас не хватало денег, я продавала бриллианты и покупала мрамор и бронзу. Мой муж, по-видимому, разделял мои вкусы и, несмотря на свою холодную, чуждую всякого энтузиазма натуру, с гордостью любовался моим творчеством.

О счастливое время, когда от избытка воображения я проводила бессонные ночи! Как часто я грезила с открытыми глазами! С каким нетерпением ждала я наступления утра, чтобы набросать на бумагу мысли, зародившиеся в ночной тиши!

Император Александр в Вилянуве (1805)

Нежданный гость – Князь Адам Чарторижский – Обед – Манера Александра вести разговор – Книга гостей, посещавших Вилянув

Однажды вечером, когда мы спокойно пили чай у камина, мужу подали письмо, содержание которого, казалось, его очень удивило. Я стала спрашивать, желая узнать, в чем дело, и тогда он предложил мне угадать, какой гость придет к нам на другой день. Я долго ломала голову, но не смогла догадаться.

Как могла я представить себе, что следует готовиться к встрече императора Александра со свитой! Сколько я ни видела государей, с каждым разом все более и более убеждалась, что они не подозревают, сколько хлопот и затруднений доставляют своими посещениями. С самой колыбели им твердят о счастье, которое они приносят своими визитами, и поэтому они даже не догадываются, как стесняет иногда их присутствие.

Но наши слуги сотворили чудо. Вопреки ожиданиям им удалось все устроить к приему неожиданного гостя, и к двум часам следующего дня все было готово. Немалую роль сыграла близость Варшавы.

Я пригласила дядю, князя [Иосифа] Понятовского, и его сестру, графиню Тышкевич, чтобы помочь мне достойным образом принять высокого гостя, так как мне пришлось дебютировать прямо с приема такого могущественного государя.

Император прибыл в четыре часа. Он был молод и красив, и, хотя был прекрасно сложен, его осанка показалась мне скорее элегантной, чем благородной и важной. Его манеры были лишены той непринужденности, которая присуща человеку, находящемуся в исключительном положении и привыкшему повелевать. По-видимому, он чувствовал себя стесненным; в его чрезмерной учтивости сквозило что-то банальное, и вообще все, вплоть до его необычайной прямизны вследствие чрезмерно узкого мундира, придавало ему вид скорее прелестного молодого офицера, чем юного монарха.

Князь Адам Чарторижский, сын князя-генерала, сопровождал Александра.

Говорили, что император под влиянием своею друга, не знавшего другой страсти, кроме любви к родине, проникся решением восстановить независимость Польши. Во всяком случае, известно, что пруссаки, владевшие тогда Варшавой, не позволили императору проехать через город, боясь взрыва народного энтузиазма в тот момент, когда, как они открыто заявляли, он готов был провозгласить себя королем Польши. Вот почему мы имели честь принимать императора у себя.

Прусский генерал Калькрейт, комендант Варшавы, получил приказание отправиться навстречу Александру и проводить его до границы. Эта, казалось бы, почетная предосторожность никого не обманула, а лишь заставила посмеяться.

Не знаю, каким образом, но мужу удалось узнать желание его величества относительно лиц, которые должны были сидеть за одним с ним столом: только князь Чарторижский и генерал Калкрейт удостоились этой чести, а остальная свита обедала в отдельной зале.

Князь Понятовский уклонился от приглашения, и тетка приехала одна, так что за столом нас было всего шесть человек.

Куверт государя был поставлен отдельно во главе стола. Он, оказалось, был этим недоволен и придвинул свое кресло к моему стулу. Ел он мало, а говорил много. Его разговор был прост и сдержан, не позволял предположить в нем блестящих талантов, но следовало признать, что мысли, высказываемые им, были возвышенны, а манера выражаться – чрезвычайно осторожна. Почти не поднимался вопрос об обстоятельствах, которые способствовали его приезду сюда, а те немногие слова, которые он произнес по этому поводу, отличались сдержанным благоразумием.

Что же касается генералов его свиты, они не отличались такой же скромностью. Они просили нас дать им поручения в Париж, воображая, что их победы и триумфы непременно приведут их туда. А между тем спустя месяц после отъезда нашего царственного гостя мы узнали, что он разбит под Аустерлицем и тотчас же возвратился в Петербург.

Но вернусь к обеду, который продолжался очень долго. Александр был туг на ухо и, как все молодые люди со слабым слухом, старался говорить очень тихо, а так как никто не осмеливался переспрашивать его, то отвечали ему что попало, не разбирая.