Графиня Ламотт и ожерелье королевы - [3]

У нее довольно типичная биография авантюристки. Она родилась в бедности, в детстве просила милостыню на улицах и говорила прохожим, что в ее жилах течет королевская кровь, — прохожие, вероятно, пожимали плечами и ускоряли шаги. Однако в отличие от многих других авантюристок, в отличие, например, от княжны Таракановой, героиня дела об ожерелье не «всклепала на себя имя»: в самом деле она происходила по прямой линии от французского короля Генриха II, от его внебрачной связи с госпожой Сен-Реми. Незаконному потомству короля было раз решено носить родовую фамилию, и девичье имя графини Ламотт было де Люз де Сен-Реми де Валуа. Семья была совершенно разорена. Отец графини, по ее словам, умер «в объятиях благотворительности» — его не на что было похоронить. Романтика положения — далекая правнучка Франциска I просит у прохожих подаяния — поразила богатую маркизу Буленвилье, к которой шестилетняя девочка обратилась за милостыней на одной из парижских улиц. Маркиза проверила родословную девочки и отдала ее в пансион, затем взяла к себе в дом. Когда девочка подросла, к ней стал приставать муж маркизы. Не желая «платить черной неблагодарностью своей благодетельнице», она покинула дом Буленвилье и поселилась в монастыре в Иерре, под Парижем, потом в аббатстве Лоншан: у нее всегда была «склонность к уединенной жизни, посвященной чистому созерцанию».

Так рассказывала впоследствии сама графиня Ламотт{2}. Но ни одному ее слову, не подкрепленному посторонними свидетельствами, верить нельзя: лживость этой женщины была тоже совершенно истерической.

Когда начались ее авантюры, трудно сказать. В начале 80-х годов она в провинции на любительском спектакле встретилась с молодым де Ламоттом: он играл лакея, она горничную. Ламотт до конца своей жизни уверял, что он граф знатнейшего рода; но его родословная, по несчастной случайности, пропала в Бастилии. 15-летним мальчиком он был за шалости исключен из школы и служил на очень скромной должности жандарма.

За мгновенной влюбленностью скоро последовала свадьба. О жизни молодой четы в первые годы после брака мы знаем мало. Госпожа Ламотт, кроме богатой фантазии, обладала способностью все рассказывать совершенно бессвязно: о точной хронологии тут нет речи. Жили они в провинции, и, по-видимому, дела молодых супругов были очень плохи. Случайно им стало известно, что в Страсбурге проездом находится маркиза Буленвилье. Госпожа Ламотт бросилась в этот город разыскивать свою прежнюю благодетельницу. Кто-то сказал ей, что адрес маркизы она может узнать у недавно приехавшего в Страсбург графа Калиостро.

III

Вероятно, госпожа Ламотт тогда впервые услышала это имя. Оно только начинало греметь. Незачем, разумеется, рассказывать жизнь знаменитого итальянского авантюриста. Гёте, чрезвычайно им интересовавшийся и посетивший в Палермо его семью, говорит, что он был мелкобуржуазного происхождения и начал свою карьеру с незначительных уголовных дел. Настоящая его фамилия была Бальзамо, а называл он себя в разное время и в разных странах по-разному: Тишио, Милисса, Анна, Бельмонте. Последние имена его были с титулами. В ту пору человек уже не «начинался от барона», как при Людовике XIV, однако титул был, как и теперь, очень полезен; в обществе же, пока дело не доходило до суда, родословных не проверяли. Жозеф Бальзамо стал графом Фениксом, потом маркизом Пеллегрини и, наконец, графом Калиостро: имя весьма удачное и по звучности, и по некоторой национальной неопределенности.

О своем происхождении Калиостро говорил загадочно. Талейран как-то сказал одной из своих приятельниц: «Я хочу, чтобы в течение веков люди спорили о том, что я был за человек и к чему именно я стремился». У Калиостро, помимо этой слабости, могли быть и более основательные причины окружать себя тайной. Он иногда называл себя египтянином, а чаще говорил: «я человек», «я гражданин мира», «мое отечество вселенная», или просто: «я тот, кто есть» («je suis celui qui est»). Несколько более определенно он высказывался о времени своего рождения: родился несколько тысячелетий тому назад. В молодости он неоднократно встречался с Сократом, которому и предсказал его печальную участь. Был также немного знаком с Авраамом и Исааком, хоть это, так сказать, было, скорее, шапочное знакомство. В Египте он постиг тайны жрецов и стал после патриарха Еноха «Великим Кофтом египетского масонства». Врал он вообще изумительно — спокойно, торжественно и беззастенчиво.

Это был умный, даровитый и образованный человек, хорошо понимавший свое странное время. Вольтер «разрушил все верования», однако, когда на прогулке слева от него каркали вороны, он возвращался домой сам не свой. Так рассказывает граф Беньо, сообщающий также, что при дворе герцога Шартрского «все решили больше не верить в Бога, но были готовы верить в Калиостро». Сам Великий Кофт, впрочем, атеистом не был: его поклонники уверяли даже, что он распознает атеистов по запаху и что их вид вызывает у него эпилептические припадки.

Главной его специальностью вначале была медицина. Он утверждал, что в Петербурге, при дворе «королевы русских», исцелял неизлечимо больных и что лейб-медик Екатерины II (известный Роджерсон) вызывал его из зависти на дуэль. Вместо поединка на шпагах Калиостро предложил поединок на пилюлях: пусть каждый проглотит по пилюле с ядом, изготовленной противником, — он останется жив и невредим, а Роджерсон непременно умрет и согласно условиям поединка будет в посмертном порядке «объявлен свиньею». От такой дуэли лейб-медик отказался.