Графиня Дракула - [11]

Странно, но порой мне кажется, что мою милую Элизабет я знаю хуже, чем должен бы. Походы, все походы. Я думаю, мне стоит как-нибудь найти время, да провести вместе с ней не те короткие дни, которые все нам выпадают, а месяцы. Я знаю, что она, когда меня нет рядом, справляется с нашим имуществом. Она держит слуг в строгости, дела у нее в идеальном порядке. Главное, о чем беспокоюсь, чтобы ее строгость к слугам не коснулась когда-нибудь детей. Да и не только в строгости дело. Ходят слухи, которым я пока ни подтверждения, ни отвода найти не могу.

Не так давно, когда я заезжал ненадолго в Чахтицкий замок, со мной вызвался поговорить наш местный священник. Я думал, начнет он, как всегда это бывает, благодарить наше семейство за то, что щедро жертвуем. Будет благословлять на битву, да рассказывать, как бы хорошо было бы получить ему еще больше — на храм, да на помощь бедным. Не берусь уличать его, не мне его судить, но что-то не становится бедных меньше, сколько мы ни жертвуем.

В этот раз завел он речь о другом. Говорил о ереси, говорил о том, как колдуны и ведьмы смущают род человеческий. Завел долгую проповедь о том, что каждая тварь человеку в пользу дана, а над человеческой жизнью лишь Господь властен. Он глубоко ушел в цитаты из Библии, не подходя, как я чувствовал, к главному. Не было у меня вечности, чтобы слушать его хождения вокруг да около. Тогда я прервал его: «Говори то, зачем пришел, а о том, кому наша жизнь принадлежит, да о ведьмах, я и без тебя знаю».

Тогда он собрался с духом и выдал. Просил он меня посмотреть на мою Элизабет. Говорил, что ходят слухи, будто читает она какие-то книги, которые идут против веры, будто видится с теми, с кем не стоило бы видеться. Я попросил доказательств. Священник ничего не смог ответить, сказал лишь, что часто приходится ему хоронить служанок из нашего замка, и над теми служанками будто зверь потрудился. «Если не о слугах, то о детях подумайте», — говорил священник. Замахнулся я на него саблей, когда понял, в чем он обвиняет Элизабет, да сдержался — решил сам разобраться. Только в чем разбираться?

Если дворовая девка место свое забывает, так выпороть ее и не грех. Если она от наказания дух испустит, так на то Божья воля. А вот о книгах, да о ереси, я решил особо спросить. Священник ведь только вслух не сказал, что моя жена — ведьма. Я не верю ни во что, но у ведьм ничего святого нет, и дети при них в опасности. Только никакой ереси в книгах, которые читала Элизабет, я не увидел. Часть книг — печатные, часть — рукописные. Да и о какой ереси может идти речь, когда моя супруга — протестантка, когда ее письма ко мне полны такой любви, такой заботы и нежности обо мне и о детях, что любые дурные мысли сами уходят.

*****

Вот похолодало, рассвет. Идет кто-то, меня спрашивает. Письмо мне из дома. Как же отрадно знать, что все дома хорошо. Да что-то я замечтался, и не уснул за ночь. Надо бы показать туркам, которые засели в крепости, что с каждым из них будет за их преступления против Венгрии.

Колья для шести пленных уже готовы. Их, по моему приказу, установили так, чтобы из крепости все было хорошо видно. И слышно. Наши враги не достойны смерти воина. Подохнут, как черви, бесславно. Кое-кто в нашей армии не одобряет такую казнь. Говорят, что это недостойно рыцарей — мстить столь ужасными мучениями тем, кто лишь исполняет чужую волю. А по мне, посадить пленного турка на кол или повесить его на крюк на перекладине на страх остальным — это долг любого, кто не согласен со всем тем, что сейчас происходит. Я не призываю ловить всех подданных Стамбула и вешать их на каждом дереве. Они должны иметь возможность уйти в свою страну. Но тех, которые поднимают на нас оружие, тем — смерть.

*****

Если бы все те, кого я считаю товарищами, были такими же бескорыстными, как сочинитель Балинт… В бою его сабля сверкает быстрее того пера, которым он пишет свои стихи. Он всегда спешит на помощь другу — и в смертельной схватке, и в жизни. Его род не слишком богат, но от него нельзя ждать подлости, как от прочих. Богатство моего рода слилось с имуществом семьи Батори, и многим это не дает покоя.

Сейчас, когда я жив и при оружии, и при моих воинах, никто не посмеет, сам король не посмеет перейти дорогу нашей семье. А что, если меня убьют в сегодняшней битве? Элизабет, хотя и обладает железной волей, хотя и держит дисциплину в наших владениях почище армейской, но ведь она женщина. Взять того же Дьердя Турзо, моего боевого товарища. Слишком часто я вижу в его взгляде тяжесть, которая, я знаю, способна толкнуть его на ужасные вещи. Он — прекрасный человек, он умрет в бою за друга, да что там, он жизнь мне спас. Да только когда речь заходит о землях, о деревнях, или о золотых форинтах, он становится другим.

Утро мы начали с обстрела крепости из пушек. Наши пушки были куда сильнее, чем те, что стояли на крепостных стенах. Поэтому ядра, которыми стреляли в нас турки, редко долетали до наших позиций. Поле брани наполнилось пороховым дымом, громом, от которого дрожит земля. Наши лучники подобрались поближе к крепости. Под укрытием небольшой, чудом сохранившейся здесь рощи, они прицельными выстрелами по белым тюрбанам, которые показывались иногда над стенами крепости, уменьшали турецкое войско. Турки отвечали ружейным огнем.