Граф Соколов — гений сыска - [19]

...Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома, живший на первом этаже, как раз под Абрамовым, — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком, — Самуил Давыдович Гурлянд.

Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая знала о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:

— Мне доподлинно известно, почему наш жилец, Царствие ему Небесное, — она завела глаза, — наложил на себя руки. Он мне доверял во всем, делился самыми сокровенными мыслями.

Пятакова вдруг осеклась, увидав прибывшего на пролетке Диевского. Обрадованно затараторила:

— Вот, господин пристав, вам все и расскажу про покойного Абрамова. По роду своих обязанностей доложу.

— Когда Абрамова видели живым в последний раз? — спросил пристав Диевский.

Пятакова с готовностью ответила:

— Если позволите, все по порядку! Как раз вчера вечером, возле восьми часов, спускается покойный по лестнице, в руках два порожних баула держит. Я сразу догадалась: “Это вы, Лев Григорьевич, опять за книгами собрались? Да еще на ночь глядючи?” — “Случай необыкновенный вышел, — отвечает Абрамов. — Сегодня утром в лавке Шибанова на Никольской познакомился с симпатичным молодым человеком. Он рассказал, что ему в наследство досталась громадная библиотека. Он завтра в Варшаву уезжает, а сегодня освободится лишь вечером. Вот мы решили, что я отберу все, что мне понравится. И список некоторых книг показал — большие редкости”. И еще предупредил меня покойный, чтобы я не волновалась, коли он задержится. А я покойному — резон: разве, дескать, можно с деньгами ехать к неизвестному лицу? А он засмеялся и отвечает: “Мы договорились расплатиться у меня дома. Ну, мне пора ехать! Молодой человек будет меня ждать в Черкизово у ворот Богородского кладбища”. — “Фу, говорю, страсть какая! А почему он адрес не дал?”

— “Страсти никакой нет, а адресок он мне дал. Вот, записан! Просто все: он любезно согласился меня встретить, чтоб я не плутал”.

Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой Митькин, желая напомнить о том, кто здесь есть начальство, строго произнес:

— Ну а какое это отношение имеет к самоубийству? Пятакова осадила его:

— Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. Не тебе, безмозглому, а господину приставу докладываю. Стало быть, отношение самое прямое! Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: “Ждал-ждал, а этот дядя так и не появился. Тогда сам поехал по адресу, это Вторая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. И что же оказалось? Это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара. Библиотеки, понятно, никакой нет и не было. Госпожа Пятакова (это он ко мне обращается)! Вам что-нибудь ясно? Для какой надобности меня обманули? Зачем, охальники, пожилого человека гоняли попусту на другой конец города? Теперь я весь разбит, аж в висках ломит. Ведь это натуральное хулиганство, не иначе!”

Пристав Диевский вопросительно поднял брови:

— И что из всего этого следует?

— А то, — быстро ответила Пятакова, — что я умею понимать чужие страдания. Как раз вчера утром я была на Никольской, купила у Феррейна упаковку лекарств от головной боли. Называется оволецитин. Сорок копеечек стоит. Дала покойному две таблетки, он мне сказал “спасибо” и к себе пошел, весь не свой. Ей-Богу! Вот с горя, бедняжка, и повесился. Не перенес, что его с книгами провели так. Ох, как он до книг охоч был — страсть!

Домовладелец Гурлянд, человек осторожный и даже пугливый, тяжело вздохнул:

— Что за наказание такое? То у меня когда-то вот этот бриллиантовый перстень похитили, — он повертел в воздухе пальцем, на котором искрился громадный камень, — спасибо господину Жеребцову, нашел, то вот... этот Абрамов.

(Историю о перстне мы еще расскажем.)

Книжная пыль

Диевский задумчиво глядел на окно, за которым теперь, когда солнце поднялось довольно высоко, явственно был виден висящий на люстре человек.

— Почему окно закрыто? — спросил он у Пятаковой.

— Ведь нынче погода весьма теплая.

— Окно закрыто, но открыта форточка! — уточнила та.

— Покойный Лев Григорьевич очень боялся пыли, считал вредной для книг. По этой причине не открывал окон даже в самую жаркую погоду. — Пятакова понизила голос: — Покойный, надо признаться, был немного не в себе, он просто помешался со своими книгами. Вязанками притаскивал! Неужто столько прочесть возможно?

Нарушая субординацию, в разговор опять вмешался городовой Митькин:

— Был бы нормальным, так из каких-то книжек не полез бы в петлю!

Пристав Диевский строго сказал:

— Городовой, исполняйте свои обязанности, отодвиньте любопытных подальше! — И к Пятаковой: — Посторонних здесь вчера никого не шаталось вечером?

— Как можно? Никого! — воскликнула та. — Я тут же бы сигнализировала...

Пристав подумал, что зря побеспокоил высокое начальство, протелефонировав в Гнездниковский: