Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура - [2]

.

И последнее. Я не большой поклонник так называемой филологической прозы – этого побочного продукта мало кому интересных изысканий; я ее ярый противник, убежденный враг. То, что я пишу отчасти в этом жанре, не делает мне чести, и единственным оправданием себе я вижу человеческое желание развеять собственные грустные мысли и порадовать Вас, мой дорогой коллега.

P.S. У меня с самого начала научной деятельности были проблемы с заглавиями для собственных сочинений. Так, свою дипломную работу о культурном мифе, связанном с одним маленьким городком в Швейцарии, где нашел свое счастье романтический поэт Василий Андреевич Жуковский, я вначале озаглавил «История одного места». Потом, усмотрев двусмысленность, исправил: «История одного поэтического места». Но стало еще хуже[6]. Вот и Вы, коллега, сразу заметили, что сочетание моего имени с заимствованным у Тынянова названием звучит забавно. Но ничего исправлять я не хочу! Знаете, в ранние студенческие годы я написал шутовскую трагедию в стихах под названием «Бермудский, принц Датский». Так пусть и будет: Виницкий, Граф Сардинский! Я не возражаю. Пусть смеются паяцы!

Меморандум о цитировании источников

Я не могу ничего сказать о критериях истины, но вот важнейшим критерием научности мне, как и многим, кажется количество библиографических сносок на единицу текста. Душа радуется, когда видишь отсылающий к использованной литературе номерок, сидящий чуть ли не на каждом слове подобно попугаю на плече пирата, или, говоря не менее фигурально, висящий почти над каждым словом подобно морскому буйку, прикрепленному железной цепью ко дну. [Некоторые, вроде меня, предпочитают номерочкам квадратные скобки-загончики.] Чем больше таких птичек, буйков или загончиков, тем – априорно – лучше работа. Руководствуясь этим наблюдением и примером моего героя, графа Д.И. Хвостова, я снабдил свое сочинение большим количеством сносок и примечаний. К сожалению, в процессе работы я осознал, что сноски и примечания в сочинениях академического характера в эпоху Интернета имеют тенденцию к бесконтрольному размножению. Скрепя сердце я вынужден был поставить предел своему стремлению к доскональности и сократил в предлагаемой вниманию читателя версии их количество в 3,1415… раза по отношению к первоначальному. Брутально сокращенный список использованной мною литературы (из скромности я исключил из него многочисленные указания на мои собственные работы) дается в разделе «Библиографомания», помещенном в конце книги.

Цитаты из сочинений графа Дмитрия Ивановича Хвостова и Александра Сергеевича Пушкина приводятся, за исключением особо оговоренных случаев, по полному собранию стихотворений первого (т. 1–7. СПб., 1824–1838) и полному собранию сочинений последнего (т. 1–16. М.; Л., 1937–1959) с указанием тома и страницы.

Пролог. О поэтической антипоэзии

[7]

Крошка сын к отцу пришел,

И спросила кроха:

«Лучше очень хорошо

Или очень плохо?»

Из поздней редакции известного стихотворения В.В. Маяковского

– Хороши ваши стихи, скажите сами? – Чудовищны! – вдруг смело и откровенно произнес Иван. – Пишите больше! – попросил пришедший умоляюще. – Обещаю и клянусь! – торжественно произнес Иван.

Из воландовской редакции «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова

Мевий! Пускай тот любит твои стихи, кто не ненавидит Бавия.

Граф Хвостов об одном дурном стихотворце, которого Вергилий вывел из забвения сим стихом[8]

1.

В годы моей ранней юности, дорогой коллега, я был участником поэтического семинара, организованного комиссией по работе с молодыми поэтами при московском отделении Союза писателей РСФСР (sic!). Заседания семинара проходили в редакции одной литературной газеты на Новом Арбате. На первом заседании участники семинара читали свои стихи по кругу. Последней должна была выступать молодая женщина с несколько странными манерами. Она встала, отодвинула мешавшего ей жестикулировать соседа, откинула голову, набрала в рот воздуха и начала читать стихи страстно и властно. Стихи были ужасны. Из них я помню только две, но, кажется, главные строки: «Чтоб быть примером молодежи, / Должна я девственной остаться». Реакция публики была негативной (точнее, все смеялись). Поэтесса обиделась и ушла. Мы думали, что навсегда. Но на последнее заседание семинара она явилась опять, на этот раз в черной вуали, дыша сильными духами и мартовскими туманами (я сразу ее узнал, несмотря на маскировку). Она села у окна в дальнем углу. Когда до нее дошла очередь, она, как и в первый раз, отодвинула одной рукой мешавшего ей поэта, резким движением другой руки подняла вуаль и выкрикнула название своего стихотворения: «Миледи» (точнее, «Миледи!»). Из этого ужасного по форме и содержанию стихотворения (что произошло с этой орлеанской девой за один год?!) я навсегда запомнил первую строку: «Граф де Ла Фер меня захапал…» (помню, что мысленно я по инерции закончил: «И, в гроб сходя, благословил», но там был другой стих). Завершалось стихотворение страшным обещанием, которое и сейчас звучит в моей памяти: «Я выколю себе глазницы (sic!) / И подохну в постели с тобой». Потом она ушла.