Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура - [103]

He first sank to the bottom – like his works,

But soon rose to the surface – like himself!

For all corrupted things are buoy’d like corks,

By their own rottenness, light as an elf,

Or wisp that flits o’er a morass: he lurks,

It may be, still, like dull books on a shelf,

In his own den, to scrawl some «Life» or «Vision»,

As Welborn says – «the Devil turned precisian»

[Байрон 1822: 38][375].

Смотрите, смотрите, там, в тумане моря голубом, тянется прекрасная поэтическая флотилия – сей поезд журавлиный, что над Элладою когда-то поднялся. Видите? Вергилий, летящий на попутных ветрах к аттическим брегам, Байрон на мечущем громы корабле, Вяземский на адмиральском фрегате с горшком под мышкой, Кюхельбекер на галере, Баратынский на пироскафе, Лермонтов на парусе одиноком, а за ними: Мевий на утлом челне, Саути в спасательном лавровом круге, две мыши на сутулом коте и наш, коллега, Хвостов на своем суденышке. Все они плывут по правилам навигацкой науки, кто лучше, кто хуже, и все исчезают вдали. А провожает их сквозь смех и слезы раб божий Александр, машет им рукой и вздыхает ехидно: «Куда ж мне плыть?» –

As for the rest, to come to the conclusion

Of this true dream, the telescope is gone,

Which kept my optics free from all delusion;

Adieu, Сhvostoff! Храни тебя Байрóн![376]

На навязчивые призывы современников откликнуться на смерть Байрона и восстание греков, подражать Байрону в поэзии, а не в жизни, стать «новым Байроном» или «быть ему равным» Пушкин отвечает галантным, но принципиальным отказом (аналогичным ироническому уклонению поэта от призыва Давыдова «плыть морем в Крым» или коварного приглашения Катенина, на которое Пушкин отвечал: «Не пью, любезный мой сосед»). Нет уж, пускай лучше в вашу вечно страждущую Грецию мой непотопляемый «старшой» братец Хвостов едет.

Этот демонстративный отказ от устоявшихся и навязываемых эстетических норм и масок можно назвать выходом за пределы рационалистической в своих основаниях поэтической системы, единство которой обеспечивалось противопоставленностью истинной поэзии ложной, одного персонифицированного абсолютного полюса другому. Игровым, пародийным жестом Пушкин выводит себя из литературной игры своего века: он остается самим собою (позднее он скажет: «ты сам свой высший суд»). В его новой поэтической идеологии, складывающейся в середине 1820-х годов, неукротимая свободная стихия, ассоциируемая с байроновским морем, находится не вовне, а внутри поэта и выражается под гнетом обстоятельств в его непредсказуемом, неподотчетном, провокативном жизненном поведении и дразнящем и завораживающем читателей аристократическом «высоком литературном фиглярстве», о котором писал по отношению к другому произведению Пушкина его наследник по «внутреннему байронизму» Владимир Набоков[377]…

На этой патетической ноте, мой единственный читатель, я хочу закончить это бесстыдно затянувшееся повествование. Конечно, я не исчерпал и десятой доли своего странного предмета, многое нафантазировал, натворил кучу фактических и грамматических ошибок и раздразнил гусей и гусынь, но все же, надеюсь, что в этой книжке Вы смогли найти хотя бы крупицу для развлеченья и мечты и с чувством оценили не шероховатые обороты слов, но простоту сердца – плод незаметного жилья. – «ИЛЬЯ!

А где же ваш герой? Вы были за него горой, но что-то под конец пути его решили обойти…» Знаю, дорогой коллега, но уже ничего не могу поделать. Я заметил, что, когда много думаешь и пишешь о Пушкине, начинаешь скучать по Хвостову. А когда много думаешь о Хвостове, душа начинает тосковать по Пушкину.

Скажу Вам по секрету (пожалуйста, никому не говорите, а то меня засмеют). У лукоморья есть дуб зеленый, на нем золотая цепь, и днем и ночью ученый кот ходит по той цепи кругами. Пойдет направо – песнь заводит о ножках, гении чистой красоты, деве-розе и Мономаховой шапке. Пойдет налево – сказки говорит о чудесных слонах с рогами и копытами, зубастых голубях, пятиколосных колосках и девчонке Розочке, знающей Родину любить. И направо и налево – русская поэзия. Широка она, и никто не может ее сузить – ни гордый иноплеменный ум, ни местные гасильники. Когда вокруг все противно и отовсюду слышен плач и скрежет зубовный, я говорю себе: а я там был, мед-пиво пил, видел зеленый дуб у чуждого байроновского моря, и скот ученый свои мне притчи говорил. То, что я запомнил, то и пересказал для Вас, дорогой коллега.

За Пушкина! За Хвостова! И да скроется тьма!

21 ноября 2015 года

Библиографомания

Абдорский – Выписка из письма священника Иоанна Абдорского о достопамятностях церкви Казанския Божия Матери, в селе Выползовой Слободке, принадлежащем графу Дмитрию Ивановичу Хвостову // Отечественные записки. 1820. Ч. 2. № 4. С. 222–226.

АБТ – Архив братьев Тургеневых. Т. 6. Пг., 1921.

АКЗП – Виллиам Маршалл, Георгий Густавович Якобсон, Н.Н. Зубовскій, Жулиус Вагнер. Альбом картин по зоологии птиц. СПб.: Товарищество «Просвещение», 1904. С. 144.

Алексеев – Алексеев В.А. Суворов-поэт. Приложение: письма Суворова разным лицам, 1778–1800. СПб., 1901.

Альтшуллер 1975 – Альтшуллер М.Г. Неизвестный эпизод журнальной полемики начала XIX века («Друг просвещения» и «Московский зритель») // XVIII век. Сб. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Л., 1975. С. 98–106.