Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году - [35]

Между тем составы неприятельского войска выдвигались один из-за другого, вправо и влево; образовалась необъятная для глаз полоса, опоясавшая все пространство равнины. Батареи наши отозвались неприятелю по всему протяжению стана, и, вслед за сим, неумолкающий треск пошел по лесу: цепи загорелись беглым огнем; наши колонны разомкнулись; стрелки отозваны назад… Сигнал подан — барабаны раздались и заглохли: покатившийся грохот целого ада уничтожил слух, и смертоносным дымом залило оба войска.

Часть вторая

XV

Княгиня Тоцкая получила от Софьи письмо в то самое время, как весь Смоленск был уже в волнении. С раннего утра можно было прислушаться к отдаленному грому пальбы; около обеда гром сей становился внятнее: ясно было, что битва приближается к городу; к вечеру уже дрожали стекла в окнах и дымом наполнены были улицы.

Зловещие отголоски выстрелов чутко отдавались между изгибами высокой городской стены и в пустоте башен и наводили ужас на обитателей. Каждый семьянин суетился в доме своем, сбираясь куда-нибудь укрыться от наступающей грозной минуты; экипажи длинной цепью тянулись из города по Московской дороге. Священный звон повсеместного благовеста оглашал окрестность: церковь воссылала к небу последние молитвы свои о защите города.

Тоцкая сидела вместе с князем Бериславским, держа на руках меньшого своего сына, когда вошел Фома в гостиную. Она прочитала с большим вниманием письмо и, расспросив посланного о всех, даже мелочных подробностях, касающихся до Софии, отпустила его.

— Мне жаль ее, — сказала она князю, который, по-видимому, знал уже о существующей между ними дружбе, — но никак не могу к ней ехать. В эти страшные минуты я хочу непременно быть ближе к мужу. Пусть дети едут с матушкой в Москву — но я не расстанусь теперь с мужем: это выше сил моих.

На лице княгини выражалась озабоченность и сильная душевная борьба.

— Пора, — сказала она, — время решиться: скоро ночь… стрельба уже под городом.

Она встала, упала на колени перед образом и в этом положении прижала к груди своей детей.

— Бог с вами, — воскликнула она, — молитесь за отца своего! — слезы блеснули на глазах княгини: казалось, силы телесные готовы были ей изменить. — Благословите их именем божиим, священный отец, — сказала она, подводя их к князю, — мать их малодушна — благословите ж и ее выдержать испытание, от бога ей посылаемое. — Поцеловав в последний раз детей и отослав их в карету, княгиня кинулась на шею к своей матери и залилась слезами. Надобно было Бериславскому употребить всю силу трогательнейшего убеждения, чтоб хотя несколько успокоить ее сердце. — Ну, бог с вами, — снова воскликнула она, прощайте! — И, вслед за сим, стоя перед окном, набожно перекрестила выезжающую за ворота карету.

Сильная скорбь красноречива в молчании. Молчание облагораживает страдальца, придает ему какое-то достоинство, возносящее его над обыкновенным его уделом. Тем трогательнее, тем прекраснее видеть, как существо слабое, постигнутое роком, как женщина, в сиянии юности и красоты, борется с бедствием: как воспламененный взор ее еще управляется благоразумием, тогда как истерзанное сердце нагнало гробовую бледность на чело.

Между тем вечер покрывал небо. Ужас увеличивался с наступлением ночи. Здания тряслись. Стекла звенели по мостовой. Земля дрожала. Бериславский убедил княгиню оставить дом на волю божию и укрыться в монастырь своего друга Катуара, куда удалились многие городские жители. Своды храма обнадеживали в некоторой безопасности от пожара и разрушения.

Наконец, около десяти часов вечера, грозная судьба Смоленска облегла его неодолимые стены. Пальба слилась в один повсеместный, непрерывающийся грохот: уже не слышно было ни трепетания строений, ни резкой музыки прыгающих по камням стекол. Небо загорелось огненными путями бомб… пожары осветили город. Смятение господствовало повсюду: оно распространилось и в обители. Иноки, упав на колени пред алтарем, воссылали молитвы; мужчины ежеминутно выходили наведываться о происходящем окрест; женщины стонали, дети плакали. Священное пение прерываемо было трескотнёю лопающихся близко бомб и воплями испуга; все присутствующие толпились к углам обширного храма, как бы стараясь укрыться в темноте; малейший шум при входе приводил в трепет: казалось, убийство готово ворваться уже в стены обители, с тем чтоб не пощадить ни единого.

Посреди всеобщего страха, шума и восклицаний, впереди всех, опершись на железные перила, окружающие клирос, стояла княгиня. Она, казалось, не принимала участия в окружающем. Лицо ее, мертвое, но спокойное, обращено было к жертвеннику: казалось, она покорилась своему жребию и с твердостию ждет рокового удара, который занесен уже над сердцем ее.

Вдруг дверь, ведущая во храм, с шумом и стуком отворяется; звонкие шаги воина раздаются в тесноте по церкви, он нетерпеливо пробивается вперед, осыпает вопросами окружающих — ему указывают на клирос — Тоцкая оборачивается, узнает своего мужа, испускает пронзительный вопль и упадает на помост. Князь подымает жену свою; выносит ее на руках из церкви, пробегает до ворот и кидается в коляску, его ожидавшую. Лошади понеслись по горящим улицам к Днепровским воротам, еще защищаемым нашими батареями; они бешено кидаются с горы и выскакивают за город, на не совсем разрушенный еще Днепровский мост, осыпаемый градом неприятельских картеч… Прижав к груди своей жену, Тоцкий дико радуется, что природа лишила ее чувств, дабы сокрыть от глаз ее ужасы того земного ада, какой окружил их по выезде за городскую стену. Отскакав версты две, коляска остановилась при обозе. Доктор, перевязывавший раненых, принял ее в свое заведывание; он привел в чувство княгиню, и Тоцкий, напечатлев на бледном челе ее прощальный поцелуй, сел на подведенную лошадь и помчался в битву, которую имел позволение оставить только на роковой миг избавления жены из пылавшего города.