Граф Люксембург - [11]

Боже! Жив. И не просто жив, а трезв. Трезв как никогда. Даже слух обострился до такой степени, что в звездном московском небе слышу далекий вой небесных тел.

Пошатываясь, бреду в свой район. Еще один квартал, перейду шоссе, а там рукой подать. И вдруг… Что это, с синей мигалкой? Нет! Только не это! Едет прямо на меня! Почему это случилось совсем близко от дома?

Я бегу. Бегу без башмаков, по снегу, с сумасшедшими глазами, что есть сил, прочь от милицейской машины. Заворачиваю во двор… Дышу хрипло, с присвистом: легкие разрываются от боли, ноги онемели. Пригнувшись, рассмотрев для себя укрытие понадежней, перебегаю двор и прячусь за помойку. Неужели они меня потеряли? Нет, не может быть: за одну ночь, такую дьявольскую ночь два раза повезти не может. А где-то там, совсем недалеко, страдает маленький человек; смотрит на улицу широко раскрытыми от ужаса глазами, смотрит, как гаснут одно за одним окна соседних домов. Он знает, что отвыли свое автобусы и троллейбусы, и даже собаки смолкли, не гуляют. Что же ему делать? Что? Он хватается за телефонную трубку, но его пронимает холод: чем может помочь телефон? Он понимает, что это бесполезно. Он страдает, он, быть может, даже грозит кулачком кому-то… Я приду, я доползу, услышь меня! погляди легко на небо – я здесь, недалеко – только почувствуй, что я скоро буду.

– А ну подымайся!

Слышу за спиной. Я оборачиваюсь – стоит мент.

– Вот, бля-а, сказал же им, мудакам, сюда ехать, а они за тобой в другую сторону попиздохали.

Он довольно осклабился и плюнул сквозь зубы.

– Пойдем, – сказал.

– Куда? – Не могу прийти я в себя, и все ещё не веря, что такое могло случиться: я попался.

– Ты чё, под придурка косишь?

И я вижу, как бегает злыми глазками он по мне, выбирая куда бы ударить… Удар был неожиданным, между ног, и столь сильным, что, скорчившись, я упал.

– А ну подымайся, сука! – взвизгнул он, потянул меня за воротник. Послышался треск.

Я вцепился в помойку, как недавно в троллейбус.

– Я никуда не пойду.

– Подымайся! – и он ударил меня по горлу резиновой дубинкой.

Я закашлялся, в глазах потемнело, и вдруг, не помня себя схватил его за грудки и задышал ему в морду кровью:

– Послушай, ты, человек ты или кто? Как смеешь бить? Как ты смеешь?

Он хотел было применить какой-то борцовский прием, а вместо этого нарвался на мой мощный удар коленом. Рация выпала у него из чехла, и я раздавил её ногой. Глаза его вылезли из орбит; он ударил меня профессионально под коленями дубиной, но для моего мяса это было ничто. В отчаянии он скульнул. Я вырвал у него дубину, ударил его по голове и далеко её отбросил.

– Не вырывайся, раз попался, – прохрипел я, ложась на него. – Ответишь мне за всех. Сначала ответь, сука, как ты можешь бить? Как можешь задерживать меня? Меня! – я крикнул громче обычного. – Мою бессмертную душу, лимита поганая!

В ярости я разлаялся хохотом.

– Ну, козёл, – прошипел он, вырываясь из-под меня, – ты за это ответишь. Сюда! – Вдруг громко крикнул он.

Я всерьез испугался и зажал ему рот.

– Тихо, слышишь ты, тихо. Ну не кричи.

И зажал ему рот.

– Су-у-у! – вырывалось из него.

Он полез было за своим макаром, но я перехватил его руку и ударил ею о железную трубу – макар отъехал по корке льда.

– Ну, пожалуйста, не кричи. Мне надо дойти. Надо дойти, понимаешь… гад!

Я готов был расплакаться – и сказал:

– Ну, не кричи. Давай все забудем.

Теперь настала его очередь смеяться.

– Ты что? Ты что смеешься? – не верил я своим ушам.

Он хрипел смехом. Это был смех победителя.

– Козел, – прохрипел, – козе-ол… Ну-у, что я с тобой сделаю в участке. Сюда! – Неожиданно крикнул опять.

– Не кричи, я же прошу тебя, – сдавил я ему горло.

Он забился подо мной. Рядом у помойки лежал какой-то резиновый шланг из-под душа. Я накинул его на горле мента и затянул. Он стал вырываться, я не ожидал от него такой настойчивой, упругой силы. Но я был сильнее. Ногой я наступил на шланг и двумя руками, до боли в мышцах спины, потянул. От его шеи пахло одеколоном, пахло дешевым одеколоном.

Вот и все: он мертв. Вот и все, что следовало сделать, и не надо было так мучаться и унижаться перед тем, кто был почти уже труп. Я стягиваю с него ботинки и одеваю на себя, даже не зашнуровывая – нету времени – чужое тепло сразу приживается в моем теле, дает ему силу. Затем я подбираю дубинку и вместе со шлангом прячу её за пазуху. Несусь дворами. Но я предельно осторожен. Когда появляется какая-нибудь машина, прячусь в подъезде, и даже падаю на живот скрываясь за сугробами. Наконец добираюсь до арки, которую следует пройти, чтобы перебежать на сквер, а оттуда к шоссе. Я хорошо знаю этот район: если патрульная машина появится, она появится именно здесь, скорее всего справа, поэтому нужно быть предельно внимательным. Я осторожно подкрадываюсь к краю стены – кажется, все тихо. Теперь нужно добежать до контейнера рядом со сквером: это хорошее место для обозрения, видно шоссе и дорогу, по которой может проехать патрульная машина. Несколько раз порываюсь рвануть, но не могу: это так же трудно, как решиться прыгнуть с места на проходящий внизу состав, чтобы попасть в середину платформы с песком. Наконец бегу. Я незаметен. Осматриваюсь. Нельзя терять ни секунды. Если отсюда рвануть через шоссе, на такой местности мои шансы с газиком одинаковы. Рядом с контейнером полуоткрытый канализационный люк, из которого валит пар. Я бросаю туда шланг и дубинку отпечатки пальцев сойдут. Больше нигде не наследил: пятки, слава Богу, не кровоточили. Ну, вперед! Я бегу что есть силы через сквер, затем, резко зыркнув по сторонам – через шоссе. Бегу, с каждым шагом осознавая, что мои шансы увеличиваются. Теперь дворами. Быстрее к бульвару, мимо гаражей. Теперь нужно пройти незамеченным мимо работающего круглосуточно магазина. Приостанавливаюсь, выглядываю из-за угла, и вдруг… Какая-то пьяная компания направляется в переулок. Долго, Боже, как долго они идут, обнимаются, никуда не спешат. Быстрее же, быстрее! Наконец они исчезают. Я бросаюсь в переулок, достигаю своего дома и пробираюсь под окнами, через палисадник, а не мимо подъездов: чем меньше я встречу людей на своем пути, тем лучше. Обхожу дом – никого. Открываю дверь подъезда – никого. Вхожу в лифт, дверь закрывается, еду наверх. Лифт останавливается на моем этаже, Все спокойно. Весь дом спит. Подхожу к двери. И вдруг она раскрывается передо мной. За огромной, как врата рая, дверью стоит маленький человек. Он смотрит на меня, как на чудо, ветер подбрасывает его косички. А я внимательно, со страхом изучаю его лицо. На часах в прихожей час ночи.