Граф и Анна - [6]
Некоторое время А ф р о д и т а и К у б ы ш к а молча едят.
Г р а ф неподвижен, смотрит в сторону моря.
Явление пятое
На веранде появляется Ч е с н о ч о к. Она крайне возбуждена и от нетерпения размахивает руками.
Ч е с н о ч о к. Что делается, дорогие подружки, что, спрашиваю я вас, делается в этом проклятом городе? В этом городе, населенном старухами, сводниками и идиотами, из которого нормальные мужчины бегут при первом удобном случае, как от чумы?
А ф р о д и т а (угрожающе). Но-но, полегче насчет нормальных мужчин, бегущих из нашего города, как от чумы! Полегче, говорю я тебе, Чесночок, полегче, хоть и носишь ты это едкое и для многих опасное имя. Полегче, хоть и знаем мы все, что нельзя тебе класть палец в рот и при случае ты такое можешь загнуть, что у иного, несведущего и незнакомого со здешними обычаями человека просто-напросто могут завянуть уши.
Ч е с н о ч о к (простодушно). А что такого, любезная Афродита, я сейчас сказала запретного? такого, что не известно давно и прочно всему белому свету? да разве же это неправда, что в нашем городе не осталось уже нормальных и порядочных граждан, что живут здесь одни старые ведьмы, вроде тебя и меня, да нашей достойной подруги Кубышки (кивает К у б ы ш к е), да еще, пожалуй, такие сводники, как всеми уважаемый и любимый Красавчик; который, безусловно, скоро пожалует сюда как миленький, ибо к кому же ему идти, как не к нам? ибо разве не должны идти мерзавцы к мерзавцам, а подлецы к подлецам? (Спохватывается.) То есть, прошу прощения, нормальные и уважаемые люди к нормальным, к таким, с которыми не грех опрокинуть один или другой стаканчик винца, съесть одну или другую тарелку розовых, лоснящихся от чистого жира шкварочек и поговорить о нашем горьком житье-бытье, из которого не видно никакого просвета; все подобное, как говорит этот нищий философ Старик, должно идти к подобным себе: идиоты должны идти к идиотам, и сидеть, как и положено им, молчком, на верандах, в своих прогнивших креслах-качалках, занимаясь не то философией, не то пусканием тягучих слюней; мужчины должны убегать в дальние странствия, ибо в противном случае сами станут в нашем городе идиотами; ну а мы, достойные подруги-товарки, должны сидеть в тесном кружке и обсуждать цены на тухлую камбалу, которые с каждым днем становятся все более и более скверными.
К у б ы ш к а (подобострастно). Ты, Чесночок, говоришь не хуже любого философа. Не хуже этого нищего Старика, который, по слухам, безмерно богат, ибо каждый день находит на берегу то золотую монету, а то и колечко с бриллиантом, или, на худой конец, с изумрудом.
Ч е с н о ч о к. Не знаю, как насчет монеты из золота, а вот этот старый, позеленелый медный пятак (показывает пятак, зажатый в ладони) выпал у него из кармана в то самое время, как пробегал он по улице мимо меня, спасаясь не то от чумы, не то от твоих, Афродита, ласковых разговоров.
А ф р о д и т а. Может быть и от моих, а может быть, и не от моих, кто его разберет, этого старого нищего оборванца? ночующего вместе с чайками в углублениях мокрых утесов, и имеющего, думаю, такое большое богатство, что на него можно купить целый дворец. (Доверительно, К у б ы ш к е и Ч е с н о ч к у.) Говорят, что море, аккурат напротив нашего города, хранит на дне целые сундуки, наполненные бесчисленными золотыми монетами. Только достаются они не кому-нибудь, а отпетым и неизлечимым придуркам, вроде этого самого Старика, или злодеям, вроде моего полоумного сына. Которые только на то и годны, чтобы вызвать жалость у безжалостного и холодного моря; моря, которое всех остальных, нормальных и сильных, отправляет на дно целыми кораблями; так и лежат они там, на дне, обняв своими белыми косточками окованные тяжелые сундуки, наполненные всякой бесценной всячиной, вроде золота, ожерелий из бисера, ладненьких перстеньков или тонких блестящих цепочек, сверкающих так, что даже во тьме, на самом морском взбаламученном дне, от них становится светло, будто на солнце.
К у б ы ш к а (хихикает). То-то мертвецы веселятся, глядя на эти сокровища!
Ч е с н о ч о к. Потому ты, Афродита, и отпускаешь своего идиота вместе с этим придурошным Стариком, что надеешься на милость холодного, но такого глупого моря? небось в кубышке у тебя не одна монетка звенит, подаренная морем твоему сыночку-злодею? (Кивает головой в сторону копилки-свиньи.)
А ф р о д и т а (самодовольно). Бери выше – не один десяток монеток!
К у б ы ш к а. И что за имя такое – Старик, – что за кличка у этого бездомного оборванца? нет у него, что ли, настоящего имени?
Ч е с н о ч о к. А у тебя, Кубышка, разве есть настоящее имя? разве есть настоящие имена у кого-нибудь в этом проклятом городе? из которого здоровые и сильные мужчины бегут, как от чумы, а остаются одни лишь старые ведьмы, вроде тебя, да идиоты, вроде этого придурка-сыночка нашей доброй и хлебосольной хозяйки.
К у б ы ш к а (подскакивая на стуле). Это я старая ведьма? а ты, Чесночок, выходит, не старая, насквозь провонявшая чесночной подливкой карга, от которой не то, что муж, а и дети давным-давно убежали, как от холеры?! самая настоящая ведьма ты и есть, Чесночок, и даже еще хуже, чем ведьма!
