Граф Феникс - [117]

Увидев Калиостро, женщина побледнела, затрепетала и едва устояла на ногах. Граф подошел к ней, положил руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.

– Констанция, почему ты дрожишь при виде меня? – спросил по-польски, отступая. – Совесть мучит тебя, неблагодарное создание? За все благодеяния, оказанные мною тебе, твоему брату и Эммануилу, вы платите черной злобой. Признайся, ты не ожидала меня здесь увидеть? Ты шла помочь своему негодяю-брату и лжесвидетельствовать на меня, да? Ну, так посмотри на него! – отступая в глубь покоя, отодвигая ширмы и открывая сидящего на стуле, как загробная тень, истощенного и бледного Казимира, продолжал граф. – Знай, что он здесь, связанный мною невидимыми путами, сказал о себе всю правду князю и княгине. Итак, ничего нового к этому ты добавить не можешь. Я задам тебе лишь один вопрос. Княгиня сомневается, подлинно ли я возвратил ей исцеленным настоящее ее дитя? Не подменил ли его твоим младенцем? Ответь, Констанция, так это или не так?

Констанция угасающим взором смотрела на магика и не отвечала ни слова.

– Так это или не так? – повторил настойчиво Калиостро.

– Н-не з-знаю! – едва расклеив дрожащие губы, пробормотала она.

– Не знаешь? Ну, так я сейчас узнаю. Княгиня, велите сейчас принести младенца и отдать этой женщине. Пусть, если это ее дитя, она возьмет его.

Слова Калиостро произвели поразительное действие как на Констанцию, так и на ее брата. Оцепенение их прошло мгновенно, и оба заговорили одновременно, перебивая друг друга:

– Нет, граф! Нет, ваши сиятельства… Куда же нам!

– Я и с Эммануилом не знаю, как прокормиться!

– Оставьте уж у себя, ваши сиятельства!..

– А, такова-то любовь сей матери к оспариваемому младенцу! – торжествовал Калиостро. – Теперь ясно, что она не мать ему!

– Граф, вы – новый Соломон! – сказал, пожимая ему руку, князь Сергей Федорович. – Вы совершенно убедили меня. Прошу вас позволить отвести этих двух злосчастных на мои поварни и… покормить их там.

– О, ничего не имею против, любезный князь! – великодушно согласился граф Феникс.

Когда их увели, князь взял под руку магика и сказал ему, понизив голос:

– Вы рассеяли все мои сомнения. Но вот о чем хочу спросить: когда вы беседовали с государыней, то она, как мне передал Строганов, благоволила выразить желание сноситься с вами через доброго своего приятеля. Скажите, какое именно лицо назвала государыня?

– О, это столь трудное русское двойное имя, что я сперва едва не сделал самую нелепую ошибку, запомнив Степан Иванович, когда нужно наоборот – Иван Степанович. Мне объяснили, что это одно придворное лицо, незначительное по рангу, но пользующееся доверием монархини. Князь не сказал ни слова. Калиостро, жалуясь на крайнее утомление и потрясение от всего происшедшего, откланялся, но на прощание по обычаю произнес наставительную речь внимательно слушавшим его князю и княгине. Он изобразил, какой опасности подвергали они своими сомнениями жизнь ребенка, к которому могла возвратиться болезнь, и он не мог бы уже вторично исцелить дитя. Счастье еще, что подчиняющиеся ему духи донесли ему обо всем происходящем в доме князя своевременно, и он успел отвратить грозящую опасность. В заключение граф заклинал ни в малейшей степени не предаваться впредь гибельным сомнениям. Голицыны обещали, и магик удалился.

Они остались в том же покое и сидели неподвижно, погруженные в думы, которые не решались поведать друг другу. Вдруг вошел слуга с конвертом на серебряном подносе и, подавая, доложил только:

– От светлейшего!

Поспешно распечатав и прочитав вложенную в конверт записку Потемкина на розовом золотообрезном листке, князь ахнул и передал ее княгине. Крик ужаса вырвался и у нее.

Князь торопливо приказал слуге:

– Скорее беги, лети… Вели от моего имени дворецкому остановить этого… как его… Калиостро! Остановить! Воротить!

Слуга бросился исполнять приказание, но через минуту дворецкий вошел с докладом, что вернуть графа Калиостро-Феникса невозможно: карета его уже за воротами.

– Ну, Бог с ним! И без нас распорядятся! – загадочно сказал князь. Когда дворецкий удалился, он подошел к стоявшей в глубоком раздумье и печали княгине и обнял ее. Их слезы смешались, но, как будто покоряясь заключительному наставлению магика, они не сказали ни слова друг другу о том, что думали оба в то мгновение, и никогда, до самой смерти, ни друг другу, ни кому-либо еще этих дум не поведали.

ГЛАВА LXXXVII Калиостро грозит улететь по воздуху

Казалось, Калиостро мог быть вполне удовлетворен, отвратив опасность от исцеленного им младенца, уничтожив несчастного лакея, дерзнувшего клеветать на него, и восстановив к себе доверие княжеской четы. Однако в карете он погрузился в думы самого мрачного свойства. Темные предчувствия терзали его.

Когда карета подкатила к подъезду, он почему-то с неприятным удивлением заметил на дворе несколько подвод с мужиками при них и стоящего на подъезде высокого человека с огромным животом, в кафтане цвета соли с перцем. В красных коротких пальцах он держал табакерку и пестрый шелковый платок.

Едва Калиостро вышел из кареты, господин окинул его с ног до головы мутным взором и сказал скрипучим, как немазаное колесо, голосом по-французски: