Град Ярославль - [102]
Глава 5
СТРЯПЧИЙ БИРКИН
Наплыв богатых дворян в Ярославль не шибко радовал Дмитрия Пожарского. Сии дворяне не запамятовали о своем унижении в подмосковных таборах и домогались особого положения в Ярославском Соборе. Их притязания привели к неурядицам и хуже всего (чего особенно опасался Пожарский) к распрям, которые произошли после того, как в Ярославль прибыла казанская рать в челе с дворянином Иваном Биркиным.
Дворянина отменно ведал Минин.
— Сей стряпчий, — рассказывал он Дмитрию Михайловичу, — служил в Нижнем воеводе Андрею Алябьеву. Зело шаткий человек. То служил Василию Шуйскому, то принялся угождать тушинскому Вору, а потом, не получив от него никакой выгоды, вновь отшатнулся к Шуйскому. Когда же у царя пошли дела худо, стряпчий опять изменил ему и пристал к Ляпунову. Прокофий же отослал его в Нижний, дабы тот привел ополченцев. Но в Нижнем Биркина сразу раскусили, как человека корыстного и ненадежного… Промахнулся ты с ним, Дмитрий Михайлыч.
Минин славился своей прямотой, а посему он не постыдился неодобрительно отозваться о промахе воеводы, который приключился в Нижнем Новгороде.
Когда Пожарский изведал, что в Нижний прислан человек от самого Ляпунова, то живо им заинтересовался.
Иван Биркин умел себя преподнести:
— Прокофий Петрович, сродник мой, вверил мне важное дело — поднять на борьбу с ворами всё волжское казачество, возмутить на поляков и литву Нижний Новгород и Казань. Нижний уже зело возмущен, в Казани действуют мои люди, а посему казанцы намерены выступить с почином нового ополчения.
Дмитрий Михайлович всегда питал доверие к Ляпунову: тот ненадежного человека по волжским городам не пошлет, и он назначил Биркина одним из своих помощников, и вскоре направил его в Казань, дабы тот создал в «Казанском царстве» крепкую рать и привел ее в Нижний Новгород. Сопутствовали Ивана Биркина смоленские дворяне во главе с Иваном Доводчиковым и местный соборный протопоп Савва.
Все произошло в сутолоке, в течение нескольких дней, когда предупреждающие слова Минина были восприняты без должного внимания.
— Не верю я Биркину. С гнильцой человек.
— Поглядим, Кузьма Захарыч.
Не по душе был Минину ляпуновский посланник. Тот повел себя в Нижнем вызывающе: наставлял и поучал воеводу Алябьева, совался во все его дела, призывал воеводу выгнать из Земских старост «мясника» Куземку.
Алябьев слабо защищался, норовил дать отпор нахрапистому стряпчему.
— То не в моей воле. Старостой и судьей выбрал Минина сход.
— Кой сход? — орал Биркин, и тяжелое лицо его с узким хрящеватым носом и набряклыми щеками становилось багровым. — Сход мясников и извозчиков! Да им ли власть выбирать?
Брызгал слюной Биркин. Проглядел его Дмитрий Михайлович. Казань «по заводу» дьяка Никанора Шульгина отказала в подмоге нижегородскому ополчению. На сторону Шульгина переметнулся и Биркин, недовольный первенством Пожарского и Минина в Нижнем.
Это был нешуточный промах Дмитрия Михайловича. Нынешнее Ярославское Земское правительство возлагало большие надежды на поддержку Казани. В грамоте к свейскому королю Пожарский особо подчеркивал, что на его стороне выступают города Московского и Казанского государств. Казанцы, как и нижегородцы, полагали себя зачинателями повстанческого движения и намеревались занять в Ярославле подобающее место.
Казанское ополчение входило в город без должного почета. Его не встречали ни колокольным звоном, ни хлебом-солью. Тут уж постарался Василий Морозов. Он, бывший казанский воевода, так и не мог простить убийства боярина Богдана Бельского и захват власти дьяком Шульгиным. Казань навсегда останется в его памяти «злым, ордынским городом». Вот и ныне Иван Биркин заявился в Ярославль с татарским головой Лукьяном Мясным.
Однако Морозов не ведал, что Биркин еще по дороге в новую столицу всея Руси крупно повздорил с Мясным, ибо оба помышляли стать во главе казанского ополчения.
Среди татар было два десятка князей и мурз, около пятидесяти мелкопоместных дворян. Биркин посулил татарской коннице златые горы.
После холодного приема ярославским воеводой, разобиженный стряпчий направился к Пожарскому. Уж этот примет надлежащим образом: не зря ж, поди, в Нижнем Новгороде своим сотоварищем назвал.
— Митрий Михайлыч, здрав будь! — распяливая зубатый рот в радостной улыбке и растопырив краснопалые руки, двинулся к воеводе Биркин.
Но Пожарский ни лобзаний, ни объятий не принял. Спросил сухо:
— Почему в Нижний казанскую рать не привел?
Биркин принялся себя обелять:
— Послал ты меня с протопопом Саввой. Он же смуту в Казани затеял, мыслил занять митрополичий престол. Такая свара поднялась, что народу было не до ополчения. Едва уняли мы с дьяком Шульгиным замятню. Честных-то людей в Казани — раз, два — и обчелся.
Пожарский усмехнулся: облыжные речи сказывает Биркин, себя выгораживая. Доподлинно известно, что протопоп Савва и не мнил замахиваться на казанский престол, который когда-то занимал владыка Гермоген, а ныне — митрополит Ефрем.
— Долго же ты, Иван Иваныч, замятню унимал. Мы уж и не чаяли, что в Ярославль придешь. Аль любовь к отечеству взыграла?
Стряпчий, как будь-то, не замечал насмешливого тона Пожарского. Он и не помышлял выступать из Казани: вольготно и сытно в ней жилось. С дьяком Шульгиным так спелись, что водой не разольешь. Но когда Биркин изведал, что в Ярославль стекаются ополчения, чуть ли не со всей Руси, и что там собирается всерусский Земский собор, стряпчий спохватился. Когда-то он был у истоков нижегородского земского ополчения. Пожарский назначил его своим помощником. (Как же! Посланник Ляпунова!). И вот теперь приспела пора вернуть свое высокое звание, дабы показать всем, что он не последний человек ополчения, и ни ему ли быть одним из вождей Совета всей земли.
