Град Пустыня - [10]
Около 330 года тридцатилетний Макарий поселился в Ските, где и преставился через шестьдесят лет.[68] Он рассказывал о том, как в египетском селении вступил на стезю аскезы, как ушел в другое селение, дабы избегнуть священства, как был обвинен в том, что, обесчестив девушку, стал причиною ее беременности, как принял это обвинение и стал ее кормильцем, пока во время затянувшихся родов та не созналась в своем обмане, как поношения сменились похвалами, и, наконец, как сбежал из селения и перебрался в Скит.[69] Однако существует и другая история, иначе объясняющая причины того, почему он избрал Скит своим приютом. «Об авве Макарий говорят следующее. Ежели какойнибудь брат приходил к нему со страхом как к святому и великому старцу, он хранил молчание. Если же один из братьев, словно вменяя его ни во что, обращался к нему с такими словами: «Авва, когда ты был погонщиком верблюдов, воровал натр и торговал им, не случалось ли тебе быть битым сторожами?» — ежели брат обращался к нему так, авва охотно отвечал на все его вопросы».[70]
Нитрия врата египетской пустыни. Скит ее твердыня, настолько униженная в своей отдаленности (три сохранившихся до нашего времени ее монастыря находятся ниже уровня моря), что ей удалось выстоять и после того, как на северном склоне в пределах видимости появилась автострада Александрия — Каир.
Теперь обратимся к Палестине. Блаженный Иероним пишет, что тамошнее монашество начиналось с Илариона,[71] уроженца палестинского селения Тавафа (это название встретится нам еще не раз), находившегося в пяти милях от Газы. Судя по всему, он родился около 293 года и был послан на обучение в александрийскую школу, однако привлеченный славою святого Антония (который незадолго до этого вышел из своего «внутреннего святилища») провел подле него несколько месяцев и, вернувшись в родную Палестину а было ему в ту пору пятнадцать лет уже не застал в живых своих родителей. Раздав свое имение, он стал вести отшельническую жизнь подобную той, что видел в Египте, поселившись неподалеку от побережья, в семи милях к юговостоку от Майюма, порта Газы. После того, как он провел в уединении двадцать два года, к нему стали присоединяться другие, и вскоре по всей стране стали возникать монастыри, произошло же это около 330 года. Иероним очень хороший рассказчик, и нам не следует слишком уж полагаться на детали представленного им жития. Однако Иларион, вне всяких сомнений, является исторической фигурой. По всей видимости, основу Для своего повествования Иероним берет у Епифания, Другого палестинца, который также учился монашеству в Египте и, возможно, до некоторой степени, являлся учеником Илариона. Обитель Епифания в Висандуке возле Элеутерополя, в предгорьях на полпути из Газы в Иерусалим, также, возможно, стала одним из первых монастырей. В 367 году Епифаний оставил эту обитель и отправился на Кипр, где стал епископом Саламинским.[72] Согласно Иерониму, в год кончины Антония (356) Иларион бежал из Палестины, устрашившись людской славы, и уже никогда туда не возвращался.
Газа и Элеутерополь в течение всего этого периода оставались важными центрами монашеской жизни и сохраняли свои связи с Египтом. Пустыня же, находившаяся возле Иерусалима, имела свою собственную историю и предысторию, о которой Иероним, по всей видимости, умалчивает. В конце второго столетия престарелый епископ Наркисс бежал от клеветы в пустыню и провел там несколько лет.[73] Несколько позже в пещерах Каламона близ Мертвого моря появляются бежавшие от преследований люди, ведущие отшельническую жизнь.[74] Сама Иудейская пустыня призывала их к такой жизни. Пустыня, помнившая Илию, Елисея и Иоанна Предтечу (в которых со времени написания Vita Pachomi [75] стали видеть прообраз монашества) и искушение Самого нашего Господа Иисуса Христа. Кумранские находки и сведения о ессеях, живших в этой и в других частях пустыни, свидетельствуют о том, что евреи уже тяготели к чемуто, подобному монашеству. И, хотя у нас нет никаких оснований для того, чтобы считать христианских монахов преемниками ессеев, трудно поверить, что на этой земле в течение длительного времени не было аскетов.
Примыкающий к пустыне Иерусалим заставляет вспомнить о другом элементе монашеского призвания о ξενιτεία или о жизни на чужбине. Именно к Иерусалиму, прежде всего, обращается тот, кто внемлет призванию Авраама: «Изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу» (Быт. 12,1). По меньшей мере, дважды стих этот приводится в жизнеописаниях монахов, живших в Иудейской пустыне.
