Град Петра - [56]

Прошу вас, однако, не преувеличивать мои возможности. Я один из многих слуг Меншикова, в избе нас четыре иностранца, и живём мы по-солдатски, спим на соломенных тюфяках и умываемся на улице. Княжеский герб, нарисованный мной, губернатору понравился, он ко мне милостив. Характер у него неровный, часто он бывает груб й заносчив. Кажется, главное его старание — возместить низкое своё происхождение роскошью, которой ещё нет, мечтает о дворце на берегу Невы, устроенном по-европейски, дабы перещеголять русских аристократов. Способности этого человека изумляют: он быстро усваивает языки; помимо немецкого и голландского, приобрёл, с помощью приезжих, французский, от пленных воспринял немало шведских фраз. Выполняя иногда роль переводчика, я остерегаюсь говорить при нём слишком правильно.

Большую часть времени Меншиков проводит в армии, и я обязан слушаться его секретаря Волкова. Это старый служака, аккуратный и недоверчивый. Впрочем, я не чувствую слежки за собой, когда посещаю наших военнопленных. Вы видите, дорогой дядюшка, я на пути к чему-то, надеюсь, ценному для нас! Царю не терпится получить карты Петербурга, окрестностей, а нужных людей среди русских ничтожное число. Картографы среди пленных имеются, мне надлежит ими командовать.

Хочу порадовать вас: мой друг Трезини выпросил у губернатора жалованье на чертёжника, и я, конечно, рекомендовал парня, весьма для нас подходящего. Швейцарец продлил контракт и будет проектировать сооружения прежде всего военные. Вообразите — царь представляется ему идеальным монархом, образцом для всех венценосцев Европы! Как трогательно! Этакая блаженная, детски незамутнённая душа! В нашем-то кровавом веке!

Итак, ваш лягушонок превратился в проворнейшую собаку-ищейку. Доказательства последуют вскоре. Кстати, я завязываю знакомства с русскими офицерами, которым требуются гербы. Позволяю себе подумать между делом о собственном гербе. Появится ли на нём когда-нибудь графская корона? Сомневаюсь! Отличия достаются тем, кто находится при особе короля, — прочих он не замечает. Но, боже избави, я не в обиде!»

Послание это, в отличие от прежних, кавалер ван дер Элст зашифровал. Сложив несколько раз, спрятал в паз между брёвнами, притиснул паклей. Там оно дождётся Генри Вуда. Англичанин расстаётся с Москвой, будет здесь торговать табаком — в остерии на Троицкой площади.

Другого почтальона кавалер не ищет. Стоит ли рисковать! Ещё год — и король выгонит русских из Ингрии.

А с чертёжником просто повезло. Рольф Гримберг, служа семь лет в Нотебурге, набил руку. Крепость достраивалась, лейтенант постиг тонкости строительной науки. Перо его изящно, королю предан беспредельно.

И надо же, как тесен мир! Макс учился в той же гимназии, только позже! Вспомнили учителей, проказы в день выпуска. Да, и Рольф надевал чепцы на мраморных богинь в парке. На пьедестал Дианы водрузил ночной горшок.

   — Марсу — бутылку, — подхватил кавалер.

Рольф давился от счастливого смеха.

   — Бородавка, наш латинист, ох нализался! Спотыкается и бормочет: «С-сатурналия!»

Разговаривали не стесняясь. Барак для пленных офицеров — на Городовом острове, отступя от Невы, за таможней, — был пуст. Обитатели на работах. Ветер обвевал топчаны, вонявшие кислым, прелые опорки, обвисшие на деревянных тычках — гвоздей в Петербурге вечная недостача. «Благословен входящий» — вывел кто-то углём на притолоке колющими готическими буквами, тоскуя по отчему дому.

Лейтенант наклонился, русые волосы, уже поредевшие, сползли на лоб, бронзовый от веснушек. Нашарил под рубахой кожаный мешочек, подал Максу.

   — Пощупай!

Что-то твёрдое, угловатое. Рольф сделал предостерегающий жест — открывать нельзя.

   — Король не водил вас в Упсалу?

   — А, паломничество юных викингов! — улыбнулся кавалер. — Я слышал от младших... С нами он развлекался иначе.

   — Как же?

   — Рубил головы баранам и поросятам. Во дворце... Милая военная игра.

Шутливый тон отклика не встретил.

   — Его величество провёл с нами ночь в лесу. Спать не велел. Я всё-таки задремал, на меня напали муравьи... Инцидент, обративший на меня внимание его величества. Он сказал: «Поделом тебе». Потом, с восходом солнца, все к храму...

   — Так это...

   — Конечно. Каждый взял себе камешек. Спросите, как я сберёг? Казак сорвал с меня, думал — невесть что. Рубин, алмаз...

Кавалер слушал, внутренне потешаясь. Святой простофиля! Сберёг, таскает на себе, шею натёр тесёмкой... Представилось: мальчишки, бледные после бессонной ночи, голодные, у храма атлантов. Гимны пели, что ли? Приносили жертвы? Он и сейчас мальчишка. Не переболел, всё ещё верит...

   — Я рад тебя видеть, ужасно рад, — сказал кавалер. — Надо будет помочь тебе.

   — Чем? Я виноват, я должен выстрадать.

Он прижал к груди ладанку. Голубые глаза смотрели просяще. Не нужно помощи, не нужно подачек. Ну, разумеется, викинги в плен не сдаются.

   — Самое страшное — это бездействие. Всё можно терпеть — паршивую еду, вшей... Но сознавать, что ты служишь врагам... Что ты царский раб... В то время как его величество там, в Польше, не щадит своё здоровье... Рассказывают, подушка его величества покрывалась инеем. В палатку вкатывали раскалённые пушечные ядра с вечера, но ты же понимаешь, долго ли греют? А случалось, почивал прямо на снегу, положив голову на колени адъютанта. И конечно, ни одной женщины... Пока идёт война — ни одной... Графиня Кенигсмарк уж на что красотка...