Грабеж - [4]

Матушка говорит:

- Боже от этого сохрани - не в одном Ельце уважают родственность! Но ты возьми с собой приказчика или даже хоть двух молодцов из трепачей. У нас трепачи из кромчан страсть очень сильные, фунтов по восьми в день одного хлеба едят без приварка.

Дядя не захотел.

- На что,- говорит,- мне годятся наемные люди? Это вам, сестрам, даже стыдно и говорить, а мне с ними идти стыдно и страшно. Кромчане! Хороши тоже люди называются! Они пойдут провожать, да сами же первые и убьют, а Миша мне племянник,- мне с ним по крайней мере смело и прилично.

Стал на своем и не уступает:

- Вы,- говорит,- мне в этом никак отказать не можете,- иначе я родства отрекаюсь.

Этого маменька с тетенькой испугались и переглядываются друг на дружку: дескать, что нам делать - как быть?

Иван Леонтьич настаивает:

- И то,- говорит,- поймите: можете ли вы еще отказать для одного родства? Помните, что я его беру не для какой-нибудь своей забавы или для удовольствия, а по церковной надобности. Посоветуйтесь-ка, можно ли в этом отказать? Это отказать - все равно что для Бога отказать. А он ведь раб Божий, и Бог с ним волен: вы его при себе хотите оставить, а Бог возьмет да и не оставит.

Ужасно какой был на словах убедительный.

Маменька испугались.

- Полно тебе, пожалуйста, говорить такие страсти.

А дядя опять весело расхохотался.

- Ах, вороны-сударыни! Вы и слов-то силы не понимаете! Кто же не раб божий? А я вот вижу, что вам самим ни на что не решиться, и я сам его у вас из-под крыла вышибу...

И с этим хвать меня за плечо и говорит:

- Поднимайся сейчас, Миша, и одевай гостиное платье,- я тебе дядя и старик, седых лет доживший. У меня внуки есть, и я тебя с собою беру на свое попечение и велю со мной следовать.

Я смотрю на мать и на тетеньку, а самому мне так на нутре весело, и эта дяденькина елецкая развязка очень мне нравится.

- Кого же,- говорю,- я должен слушать?

Дядя отвечает:

- Самого старшего надо слушать - меня и слушай. Я тебя не на век, а всего на один час беру.

- Маменька!- вопию. - Что же вы мне прикажете?

Маменька отвечают:

- Что же... если всего на один час, так ничего - одевай гостиное платье и иди проводи дядю; но больше одного часу ни одной минуты не оставайся. Минуту промедлишь - умру со страху!

- Ну вот еще,- говорю,- приключение! Как это я могу в такой точности знать, что час уже прошел и что новая минута начинается,- а вы меж тем станете беспокоиться...

Дядя хохочет.

- На часы,- говорит,- на свои посмотришь и время узнаешь.

- У меня,- отвечаю,- своих часов нет.

- Ах, у тебя еще до сей поры даже и часов своих нет! Плохо же твое дело!

А маменька отзываются:

- На что ему часы?

- Чтобы время знать.

- Ну... он еще млад... их заводить не сумеет... На улице слышно, как на Богоявлении и на Девичьем монастыре часы бьют.

Я отвечаю:

- Вы разве не знаете, что на богоявленских часах вчера гиря сорвалась и они не бьют.

- Ну так девичьи.

- А девичьих никогда не слышно.

Дядя вмешался и говорит:

- Ничего, ничего; одевайся скорей и не бойся просрочить. Мы с тобою зайдем к часовщику, и я тебе в подарок часы куплю. Пусть у тебя за провожанье дядина память будет.

Я как про часы услыхал - весь возгорелся: скорее у дяди руку чмок, надел на себя гостиное платье и готов.

Маменька благословила и еще несколько раз сказала:

- Только на один час!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дяденька был своего слова барин. Как только мы вышли, он говорит:

- Свисти скорее живейного извозчика - поедем к часовщику.

А у нас тогда, в Орле, путные люди на извозчиках по городу еще не ездили. Ездили только какие-нибудь гуляки, а больше извозчики стояли для наемщиков, которые в Орле за других во все места в солдаты нанимались.

Я говорю:

- Я, дяденька, свистать умею, но не могу, потому что у нас на живейниках наемщики ездят.

Он говорит: "Дурак!" - и сам засвистал. А как подъехали, опять говорит:

- Садись без разговора! Пешком в час оборотить к твоим бабам не поспеем, а я им слово дал, и мое слово - олово.

Но я от стыда себя не помню и с извозчика свешиваюсь.

- Что ты,- говорит,- ерзаешь?

- Помилуйте,- говорю,- подумают, что я наемщик.

- С дядей-то?

- Вас здесь не знают; скажут: вот он его уже катает, по всем местам обвезет, а потом закороводит. Маменьку стыдить будут.

Дядя ругаться начал.

Как я ни упирался, а должен был с ним рядом сидеть, чтобы скандала не заводить. Еду, а сам не знаю, куда мне глаза деть,- не смотрю, а вижу и слышу, будто все кругом говорят: "Вот оно как! Арины Леонтьевны Миша-то уж на живейном едет - верно в хорошее место!" Не могу вытерпеть!

- Как,- говорю,- вам, дяденька, угодно, а только я долой соскочу.

А он меня прихватил и смеется.

- Неужели,- говорит,- у вас в Орле уже все подряд дураки, что будут думать, будто старый дядя станет тебя куда-нибудь по дурным местам возить? Где у вас тут самый лучший часовщик?

- Самый лучший часовщик у нас немец Керн почитается; у него на окнах арап с часами на голове во все стороны глазами мигает. Но только к нему через Орлицкий мост надо в Волховскую ехать, а там в магазинах знакомые купцы из окон смотрят; я мимо их ни за что на живейном не поеду.