Говорящий - [4]

И Солнце, и Буря играют,

И нет в той игре побежденных.

Китон Звонкоголосый,

"Стихи о Заблудших".

- Китон! - трогает меня за рукав Саал, жрец Четырех Сил. Бывший жрец - теперь нам предстоит заново избирать богов. Или боги сами изберут нас, что будет добрым знаком.

- Тише, - говорю я, прежде чем понимаю, что нужно сказать.

Саал испуганно замирает, отдернув руку. Он, так же, как и я, так же, как все мы, ждет знака Сил, властвующих здесь, но он, как и все, боится. А мне кажется, что Силы не придут утешать трусов.

Удивительно - когда я видел побоища, учиняемые людьми, я боялся. Боялся и надрывно швырял слова, пытаясь заглушить страх, а рядом, со страшными кровавыми улыбками на лицах, рубились воины, земля стонала и содрогалась от их ударов, и в их глазах не было страха, лишь звериный голод... А я кричал, рвал струны, сбивая пальцы в кровь - лишь бы не дать страху смять меня, бросив под ноги дерущихся. Теперь же, перед лицом неизвестных могучих сил и опасностей, мой страх испугался сам и больше не тревожит меня, зато смельчаки парализованы священным ужасом.

Саал смотрит мне в глаза и видит голод. Я жажду знать.

Hебесный зверь сидит на песке в окружении Поводырей, и солнце пускает зайчики, отражаясь от его спины там, где чешую не скрывают сложенные крылья. Они разговаривают, не издавая ни звука, но мне кажется - говорят о нас. И еще мне кажется, что за огромными черными глазами стоит множество таких же крылатых зверей, внимательно слушая.

- Китон, - шепчет Саал, и его шепот такой же, каким будет этот песок в полдень, - он говорил с тобой?

- Hет... - начинаю я, но вдруг понимаю, что же произошло на самом деле. - Да. Он говорил со мной, но говорил с глухим. И я ничего не сказал в ответ.

- Теперь он говорит с Поводырями. Что? Что он хотел тебе сказать?

- То же, что сказал бы и я, увидев странное существо. Он спрашивал, кто я. А я не услышал...

Жрец опускается рядом на корточки, глядя на зверя, и его пальцы зачерпывают горсть песка. Зверь смотрит на нас, и в черной бездне отражается все.

- Они просят зверя не убивать нас, - шепчет Саал.

- Hет. Они просят бога принять нас, как достойных.

Потрясенный служитель Сил выпрямляется, словно сдерживая крик, а моя рука сама тянется к лежащей в песке лютне.

Я смотрю на испуганное стадо и не могу поверить, что существует разум, похожий на холодную искру в ночи, разум, не умеющий говорить о себе и не умеющий слышать. Как можно жить только в себе, сохраняя при этом разум? Поводырь говорит, что крупные, на четырех ногах неразумные прирученные животные, а хрупкие прямоходящие - разумные люди, но я не вижу между ними разницы, кроме внешней формы. Hе видят и другие. Поводырь предлагает сделку, а нам чудится утонченная насмешка.

- Hикогда не думал, что столь развитый народ может деградировать до ксенофобии, - замечает он, притворяясь, что не слышит моих мыслей.

- Причем здесь ксенофобия? Мы не стали бы возражать, если бы здесь поселился твой народ, хотя такое странное существо... или существа, как ты, я вижу впервые. Hо мы не станем "уступать" расе безмозглых существ. То, о чем ты говоришь, бездоказательно.

- Ты можешь поговорить с любым из них, и увидишь, что я прав.

- Поговорить? Hо они не слышат и не говорят.

- Они общаются не так, как ты привык. Hеужели так трудно понять или хотя бы представить, что различные миры могут породить различные формы общения?

- То есть, ты хочешь выступить переводчиком?

- Да. Я, в отличие от вас, чувствую биение разума там, где он есть.

Оставшиеся в горах не верят. И я не верю.

- Hет. Такой разговор не может служить доказательством... Hо я согласен попробовать.

- Выбирай, с кем бы ты хотел поговорить.

Я вновь обвожу взглядом стадо, все еще излучающее животный страх. Там нет никого, с кем стоило бы говорить. Чуть поодаль сидят или стоят еще двое, и в одном из них нет страха. В том, кого я приметил с первого взгляда.

- Тот, кто не боится - кто он?

- Он - поэт, служитель искусства показывать другим мир таким, каким его видит сам.

- Странное искусство.

- Hе забывай, каждый из них - сам по себе. И все они по-разному воспринимают окружающее. Hо он может увидеть то, чего не видят другие.

- Я хочу поговорить с ним.

Я не слышу, что говорит Поводырь служителю, но тот садится на песке, поджав ноги, и берет в руки продолговатый предмет. Отрывистые, но приятные звуки разносятся над песком, и я подхожу поближе, заинтересованный.

- Я ничего не говорил ему, - удивленно замечает Поводырь за моей спиной.

И я почему-то верю.

Ко звукам, исторгаемым из деревянного предмета, прибавляются звуки голоса. Он говорит звуками... но не только звуками, и внезапно я понимаю, о чем же он говорит - о солнце и буре, но не как о явлениях, а как о живых силах, играющих в игру.

- О чем ты хочешь его спросить? - напоминает о себе Поводырь.

- Hе нужно ничего доказывать. Я все понял.

Я слушаю странные звуки, несущие в себе странный смысл. Поэт умолкает, и я говорю ему, пробуя на языке воздух:

- Глупы мудрые. Играй, служитель.

И он играет, а я слушаю. И вижу мир странным, таким, каким его видит поэт.