Говорите любимым о любви - [3]
«Ну и сухарь!» — чуть не вырвалось у меня, и я сердито спросил лейтенанта:
— Вы что, запретили людям петь? Не запланированное мероприятие, так сказать?
Лейтенант с еле уловимым упреком взглянул на меня:
— Вы извините, пожалуйста. Действительно, как-то неловко получилось. Да ведь иначе нельзя. Нельзя! — твердо, суховато отрезал он. — Видите, вон у окна, спиной к нам, солдат сидит? Это Сергей Потанин. Хороший человек.
Лучший, можно сказать, стартовик у нас. Да вот стряслась с ним на прошлой неделе беда. Получил письмо от брата, а тот сообщает, что любимая девушка Сергея вышла замуж. Не дождалась солдата. Да-а… Вот какая история. Горше и не придумаешь. Ну, мы с комсомольцами поговорили, посоветовались и решили как-то оберегать Сергея, не тревожить его душевную боль. Ведь с открытой раной ходит человек! Да, видать, забылись сегодня ребята, не к месту и не ту песню запели. Вот я и попросил, чтобы ушли из комнаты.
Нельзя ж иначе! Надо же поберечь Сергея.
Лейтенант замолчал, задумался, взгляд его, обращенный к Потанину, потеплел, и столько в нем было участия, отцовской заботы, что мне сделалось стыдно за свои прежние мысли о Вербилове, и я, тихонько попрощавшись с ним, ушел.
Вот тебе и сухарь!
Сухарем-то, чиновником оказался я. Как же, с протоколов разговор начал! Планы работы подавай. Проценты потребовал.
А вот человека-то проглядел.
АСТРЫ
Летом здесь жара, безводье. Уже к июню трава блекнет, выгорает, а у низких, приземистых сосен, что растут за военным городком, искривленные, узловатые сучья повернуты к северу — даже у деревьев нет сил устоять против знойного южного ветра.
Вдоль казарм тянется редкая поросль акаций. У штаба сиротливо приютились полузасохшие молодые тополя. А уж о цветах и говорить нечего.
Но вот нынешней весной рядовой Николай Демидов взялся вырастить цветы. У него дед, говорят, садовником был.
Из Воронежа прислали Николаю посылочку, в ней бумажные пакетики с семенами. Были там дикие маки, резеда, анютины глазки, астры. Сделал Николай клумбу, посадил семена. Через неделю показались робкие всходы. Почти все они вскоре погибли. А вот астры почему-то выжили.
К осени они расцвели пышным белым цветом. Словно снежными хлопьями невиданной красоты покрылась клумба.
То-то радости было у солдат! В сумерки, после трудного учебного дня они собирались у клумбы, подолгу вспоминали родные края, грустили о любимых. Старшина даже приказал скамейки поставить и курить у клумбы запретил.
Николай бережно ухаживал за цветами и никому не позволял трогать их. Правда, секретарь комсомольской организации предложил однажды дарить цветы солдатам в день рождения. Но все дружно запротестовали. Именинников много, на всех не хватит. Решили, что красота должна быть общей.
В конце сентября в полк приехала мать ефрейтора Саши Прикладцева. Командир роты встретил ее на КПП, проводил в казарму. Тем временем дневальный побежал за Сашей, который был на полигоне, Офицер показал матери кровать, на которой спит Саша, провел ее в ленинскую комнату. А в ленинской комнате на стене висит Сашина фотография. Саша-то отличник, можно сказать, лучший в роте солдат.
Командир рассказывал матери об успехах ее сына, а она смущенно перебирала пальцами концы ситцевого платка и все смотрела на фотографию, узнавая и не узнавая в плечистом, возмужавшем юноше своего Шурика.
Вокруг стояли притихшие от волнения солдаты.
Тут же был и Демидов. Неожиданно он, расталкивая товарищей, вышел из ленинской комнаты, пробежал по коридору казармы. За ним хлопнули двери. Через минуту- другую двери открылись, и в них показался Николай. В руках у него была целая охапка только что срезанных белоснежных астр.
Потеплели глаза солдат.
Ведь цветы — это было самое дорогое, что они могли сейчас подарить матери.
ОГОНЕК
Отпуск выпал Сергею в декабре. Думал было на курорт съездить, и путевку «горящую» ему уже подыскали, да все обернулось иначе. Утром пришло письмо от матери. Вскрыл его Сергей, забилось сердце тревожно и радостно. Приезжай, пишет мать, стосковалась по тебе, мочи нет, а года мои старые, недолго и до беды. А поглядеть на тебя страсть как хочется.
Отказался Сергей от путевки и на другой день уже сидел в теплом купе дальневосточного скорого.
На четвертые сутки поздним вечером поезд подошел и одинокому сибирскому разъезду. Скрипнули, запели на морозе тормоза, хлынул клубами пар из приоткрытых дверей, выглянули проводники из вагонов — пусто на заснеженном перроне, лишь поземка крутит да ветер свистит. Зябко вздрогнули вагоны, заныли студеные рельсы.
Ушел поезд.
Сергей поспешил к вокзалу. Вокзал маленький, деревянный. Холодно в нем, пусто. Потрогал Сергей печь — не топлена. Две тяжелые скамьи у стены, на высоких спинках буквы вырезаны: «МПС». «Министерские, что ли?» — усмехнулся Сергей и пошел искать дежурного. У дежурного, худого, очкастого старика, с прокуренными усами, он узнал, что попутные подводы на Черемушкино бывают только утром.
Случается, и вечерами кто заезжает, но сегодня вряд ли дождешься — к ночи, надо думать, разыграется метель.
— А ты не кручинься, лейтенант. Переночуй у нас, — радушно предложил дежурный. — Печку затопим, ужин мне старуха принесет, как-нибудь ночь-то и скоротаем.
