Говардс-Энд - [107]

— Не все. Она не распаковала книги по искусству, в чем, возможно, проявила рассудительность. И сабля у нас никогда здесь не висела.

— Но сабля оказалась на месте.

— Выглядит прекрасно.

— Да, ты согласна?

— А где пианино, Мег?

— Я отправила его в Лондон. Почему ты спрашиваешь?

— Просто так.

— Поразительно, что и ковер оказался как раз по размеру.

— С ковром она ошиблась, — заявила Хелен. — Я знаю, что он был у нас в Лондоне, но здесь пол должен оставаться непокрытым. Он слишком для этого красив.

— У тебя сохранилась мания убирать из обстановки все лишнее. Не хочешь ли, пока не уехала, пройти в столовую? Там ковра нет.

Они вошли, и с каждой минутой их разговор становился все более естественным.

— Какое прекрасное место для маминой шифоньерки! — воскликнула Хелен.

— А теперь посмотри на стулья.

— Вы только поглядите! Дом на Уикем-плейс выходил окнами на север, да?

— На северо-запад.

— Не важно. Главное, что тридцать лет эти стулья не видели солнечного света. А здесь их милые маленькие спинки такие теплые!

— Но почему мисс Эйвери поставила их по два? Мне придется…

— Сюда, Мег! Поставь его так, чтобы сидящий видел лужайку.

Маргарет подвинула стул, и Хелен села.

— Да-а… окно слишком высоко.

— Попробуй сесть на стул в гостиной.

— Нет, мне гостиная меньше нравится. Там балка обшита фанерой. Без этой обшивки она была бы куда красивее.

— Хелен, какая у тебя память на разные мелочи! Ты абсолютно права. Эту комнату испортили мужчины, желая украсить ее для женщин. Мужчины не знают, чего мы хотим…

— И никогда не узнают.

— Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.

— Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.

— Кофе. Я точно помню, что кофе.

Хелен покачала головой.

— Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.

— Это было еще при папе?

— Да.

— Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, — неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе — кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?

— Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!

— Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.

— Ах вон та слива-венгерка! — воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. — Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…

Маргарет ее перебила.

— Вспомнила, — объявила она. — «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»

— И так каждое утро в течение трех недель. Неудивительно, что Тибби рассвирепел.

— Зато теперь Тибби, можно сказать, молодец, — проговорила Хелен.

— Вот! Я знала, что в конце концов ты так скажешь. Конечно, он молодец.

Кто-то позвонил в дверь.

— Слышишь? Что это?

— Может, Уилкоксы начали осаду, — предположила Хелен.

— Чепуха. Прислушайся!

Будничное выражение исчезло с их лиц, но осталось нечто другое — ощущение, что они никогда не расстанутся, потому что их любовь основана на том, что близко обеим. Объяснения и призывы не сработали: пытаясь найти общую тему для разговора, они лишь расстроили друг друга, — а все это время спасение было совсем рядом — прошлое, которое очищает настоящее; настоящее, которое с колотящимся сердцем утверждает, что, несмотря ни на что, у них есть будущее с веселым смехом и детскими голосами. Улыбаясь, Хелен подошла к сестре.

— У меня всегда есть Мег, — сказала она.

Они посмотрели друг другу в глаза. Вознаграждение пришло из их внутренней жизни. Колокольчик все звонил размеренным звоном, но они стояли далеко от входной двери. Маргарет пошла на кухню и, с трудом пробравшись мимо ящиков, выглянула в окно. Пришел всего лишь маленький мальчик с бидоном. Вернулась будничная жизнь.

— Что тебе нужно, мальчик?

— Пожалуйста, возьмите молоко.

— Тебя послала мисс Эйвери? — спросила Маргарет довольно строго.

— Да. Пожалуйста.

— Тогда отнеси бидон назад и скажи, что молоко нам не нужно. — Потом она крикнула Хелен: — Нет, это не осада, но, возможно, попытка помочь нам ее выдержать.

— Но я люблю молоко, — прокричала Хелен. — Зачем отсылать его обратно?

— Любишь? Ну хорошо. Но нам не во что его перелить, а мальчику надо отдать бидон.

— Пожалуйста, возьмите. Мне велели зайти утром и забрать бидон, — сказал мальчик.

— Но дом уже будет закрыт.

— А яйца утром принести?

— Ты тот самый мальчик, который возился в стогах соломы на прошлой неделе. Я тебя видела.

Ребенок повесил голову.

— Ну беги и еще повозись.

— Послушай, славный мальчик, — прошептала Хелен, — как тебя зовут? Меня Хелен.

— Том.

В этом была вся Хелен. Уилкоксы тоже спросили бы у ребенка, как его зовут, но никогда не назвали бы в ответ свое имя.

— Вот ее, Том, зовут Маргарет. А дома у нас есть кое-кто еще, кого зовут Тибби.

— Мои все вислоухие, — ответил Том, решив, что Тибби — кролик.

— Ты очень хороший и весьма умный мальчик. Обязательно приходи к нам еще. Ну разве он не прелесть?

— Конечно, прелесть, — ответила Маргарет. — Он, наверное, сын Мэдж, хотя Мэдж ужасна. Но это место обладает удивительной силой.