Готы - [4]

Благодатский пошел на центральную аллею и по ней — в сторону выхода. Почти сразу видел Евочку с другой готкой, которую знал: Джелли. Сидели рядышком внутри близкой к аллее могильной оградки и мило беседовали. Евочка даже чуть приобнимала Джелли за талию. Увидел не в темноте, а — в полумраке: горела свеча, приплавленная к спинке скамьи, на которой сидели готочки. Приближался, спрашивал:

— Чё за хуйня?

Готочки в недоумении окидывали его взглядом, Джелли даже — забывала здороваться. Евочка же: смотрела из-под пьяно опущенных век, словно припоминала что-то. Припомнила, вскакивала со скамьи. Целовала Джелли — в щеку, раскрывала калитку оградки, спотыкаясь бежала к Благодатскому.

— Прости, прости, забыла о тебе, забыла… — хватала за руку и тянула куда-то: среди могил и в неопределенном направлении. Благодатский следовал за ней, не прекращая на ходу тихо возмущаться и поругиваться себе под нос.

Останавливались в каком-то темном углу, находили лавочку. Ева вынимала из сумки початую уже бутыль со спиртным. Прикладывалась и звучно глотала. «Про это не забыла, сука», — думал Благодатский и, сам того не замечая, продолжал крепко сжимать Евочкину руку — сидя на лавочке рядом с ней.

— Телефон давай.

Почти не удивлялся уже детской непосредственности, граничащей с наглостью: протягивал телефон. Тот отчего-то не желал звонить. Благодатский щелкал кнопками, проверял: на счету еще оставалось несколько долларов.

— Не знаю — почему, я в этих телефонах ни хера не разумею. Попробуй — отошли сообщение.

Евочка набирала смолл мэссидж, с трудом ориентируясь в кнопках незнакомого телефона. Приходил ей на помощь. Сообщение успешно улетало.

— Ты что, дуешься на меня? — замечала вдруг кислую рожу Благодатского.

— Нет, что ты, — злобно выговаривал Благодатский. — Ты бы совсем меня бросила бы на хуй, съебала бы к своей подруге или еще куда-нибудь, чего растерялась…

— Ну извини, извини, — принималась сюсюкать Евочка. — Я не хотела, я просто случайно встретила Джелли, Джелли — май лов…

— Чего?

— Ну… люблю я её…

— Ты что, из этих, что ли?

— Ничего я не из этих, мне и мальчики нравятся, и девочки… — приближала вдруг лицо с носом-крючочком к лицу Благодатского и сильно целовала его в губы. Проникала языком — в рот. Благодатский закрывал глаза и чувствовал неожиданно резкую и сильную эрекцию. Отстраняла лицо, смотрела.

— Тебе нравится, по глазам видно — нравится… — говорила с обычной своей вульгарной интонацией.

«Блядь», — думал Благодатский и гладил ее по жестким и сухим от краски волосам. Вслух говорил:

— Почему, собственно, мне не должно это нравится?

— Я правда страшная, скажи? — спрашивала вдруг.

— Нет, нет, почему… Не страшная — своеобразная…

— Так ты больше на меня не сердишься? — спрашивала безо всякого перехода.

— Сержусь. И еще долго буду сердиться. Я злопамятный, — отвечал Благодатский, обнимал ее за шею и снова целовал. Спрашивал:

— А как же — Джелли? Которая — твай лов…

— Это совсем другое, а ты — тоже мне нравишься, — отвечала Евочка.

Прилетал ответ на сообщение. «Евочка дарлинг приезжай через час на «Коломенскую»», — было написано там.

— Надо ехать…

— Может, меня с собой возьмешь? — пробовал напроситься Благодатский: понимал, что шансов мало.

— Хочешь со мной? — медленно и самодовольно улыбалась Евочка.

— Было бы круто…

Сочиняли и отсылали еще один смолл мэссидж, получали положительный ответ.

— Только смотри, — едем не ко мне и не к моей подруге, а — к её парню.

— Неудобно, наверное…

— А-а, фигня. Только ты там не буянь, хорошо себя веди.

— Постараюсь…

— Постарайся, постарайся… И отвернись, мне в туалет нужно.

Благодатский вставал, отворачивался. Смотрел в темное звездное небо, на фоне которого покачивались высокие ветви деревьев. Слышал — как отходила Евочка на пару шагов от могилы, присаживалась и журчала. Через некоторое время замечал тонкую черную струю, которая медленно пробиралась по пыльной кладбищенской земле и облизывала его остроносые ботинки — сперва один, потом — другой. Благодатский смотрел и не делал ни шага в сторону.

— Готово. Пошли.

Выбирались с кладбища, шли к остановке трамвая. Уезжали. По дороге — пили, молчали.

Перед тем, как войти в метро — Ева успевала купить себе в палатке какое-то сильно дымившееся блюдо в желтой пластмассовой миске с крышкой. Всю дорогу до станции «Коломенская» она постепенно и довольно неаккуратно поглощала его, заливая спиртным и обращая на себя внимание нечастых в позднем метро спутников-пассажиров.

— Он — музыкант, — говорила, когда уже подъезжали.

— Кто? — не понимал Благодатский: все сильнее чувствовал на себе действие алкоголя.

— Парень моей подруги.

— А вы с этой подругой — как с Джелли? В смысле — лов?

— Вроде того. Только она не готка, она — думерша.

— Чего это за хуйня?

— Сам ты хуйня. Это музыка такая — «дум». Она ее очень любит, а готику — не очень.

«Музыка дум», — повторял про себя Благодатский и думал: «Слово-то какое — думерша…» В то же время ему всё безразличнее становилось большинство предметов: хотелось только влить еще несколько алкоголя и оказаться вдвоем с Евочкой в чьей-нибудь темной комнате.

Думерша оказывалась простолицей девкой с прямыми волосами и в светлой куртке. Сильнее всего напоминала — тупую школьницу-отличницу.