Государыня пустыня - [8]

Я уже говорил, что он любил по ночам сидеть в кабине при свете переноски. Другого на его месте давно бы прогнали спать: нечего, мол, жечь аккумуляторы. А Циркулю и слова никто не скажет. Странный человек, что с него возьмешь?

Но будь он странен, ему бы, конечно, пришлось все время проводить с нами. Не бродил бы он под луной по развалинам. Не зажигал бы одинокие костры на башнях, вырывая из мрака орлиные гнезда, а под ними ржавые шкурки ежей, пыльные крылья соек, иссохшие хвостики тушканчиков, побелевшие панцири черепах — остатки пиршества царя птиц. Не мог бы он так часто уединяться, мечтать, думать.

«А вдруг определенное лицо не случайно становится дежурным чудаком? — размышлял Циркуль. — Вдруг коллектив прав? Может, все это делается для того, чтобы человек получше разобрался в себе?»

И разобрался.

Ну, конечно же, умение ходить «топографическим шагом» лишь подчеркнуло его неумелость во всем остальном.

Дорвался он до дежурства, громогласно заявил, что ему совестно без конца затруднять напарника, взялся дежурить один. И что же? Сначала он принялся печь на костре лепешки. Целый час Циркуль стоял на коленях перед сковородкой и, нелепо изгибаясь, дул под нее на чадящие угли. Лепешки вышли замечательные. И это показалось нам странным. Загадочная личность!

Затем он взял шланг и кастрюлю и направился к бочке с водой. Кастрюля наполнилась, драгоценная влага хлынула из шланга на землю. Циркуль решил остановить струю, закусив зубами конец шланга. Хитроумный маневр не удался. Струя хлестала в глотку Циркулю, пока тот не сообразил выдернуть шланг из бочки.

В заключение он соорудил над костром довольно сложную конструкцию из проволоки и черенков от сломанных лопат, повесил на нее кастрюлю с водой. Сооружение, разумеется, тут же рухнуло, вода вылилась, костер зашипел, как Змей Горыныч.

«Какие замечательные люди окружают меня! — успел подумать Циркуль. — Никто ничего не сказал».

Да, никто ничего не сказал. Ведь мы только и ждали, что он выкинет какой-нибудь номер.

Мы продолжали свой путь. Все меньше становилось бензина в зеленых, а воды в коричневых металлических бочках. Все меньше было ящиков с припасами, и все больше — с находками. Умывание отменили. Посуду не мыли, а протирали ветошью. И все больше захватывала нас пустыня.

Выбитая в лессовой глине караванная тропа вилась как русло пересохшего ручейка, то и дело исчезая под желтыми чешуйчатыми хвостами сыпучих барханов. Повторное осеннее цветение пустынных кустов и деревьев, казалось бы, до корней иссушенных летним зноем. Маленькие, полупрозрачные, словно навощенные, цветочки саксаула. Крепости, белеющие на горизонте, и поиски дороги к ним, и тревожный прерывистый рев мотора, когда машина вступает в пески. И постоянная готовность выпрыгнуть, выхватить сзади, из-под кузова, длинную жердь, называемую шалманом, и бежать, бежать рядом с грузовиком с шалманом в руках, чтобы в нужную минуту метко подсунуть его под заднее колесо. И ночлеги, когда три машины располагаются в виде буквы «П», защищая от ветра наши раскладушки, освещенные отблесками костра.

Циркуль не просто любовался пустыней. Он еще и гордился в глубине души, что его, человека книжного, кабинетного, занесло не куда-нибудь, а в самые Каракумы. Чем труднее нам становилось, тем больший восторг по отношению к собственной персоне испытывал студент. Этот нескладный верзила научился шалманить и ликовал, когда ему вновь представлялась возможность продемонстрировать свое искусство. Нас это злило: машины застряли в песках, а он радуется!

Своей несуразностью, своей восторженностью Циркуль мог накликать на нас беду. Он казался нам источником скрытой опасности, невольным сообщником пустыни, тайным агентом неведомых сил, готовых нам помешать. Того и гляди, с ним самим или — по его милости — со всеми нами случится непредвиденное.

Последняя крепость древнего оазиса. Останавливаемся на привал у ее подножья. Шеф вынимает из планшета новый лист карты, усеянный, будто веснушками, россыпью коричневых точек. Вид этих точек, обозначающих пески, привел шоферов в трепет. Они молча вытащили из-под сидений инструменты и полезли под машины.

Циркуль расплывался в улыбке. Еще бы! Земли древнего орошения кончились. Не будет ни топографического шага, ни окриков архитектора, ни шуточек за спиной. Из Циркуля он опять превратится в человека.

«В каждом коллективе всегда есть лицо, по отношению к которому коллектив чувствует себя единым», — вспомнил он. Что ж! Если оставаться дежурным чудаком, то уж только таким, как фотограф, с которым всем было весело. А пошалманить придется. Тут Циркуль покажет, что он не хуже других. И вообще, когда человек решил быть не хуже других, он делается лучше. А стараясь доказать, что он лучше всех, становится хуже. Не кроется ли за этим какой-нибудь новый психологический закон.

Циркуль вытащил из машины рейку, треногу для нивелира и приготовился тащить их на крепость, чтобы снова печатать метровые шаги по крутым стенам, и глядеть под ноги, и шевелить губами, считая шаг за шагом. Странное дело! Ему было грустно, что все это — в последний раз.