Государыня - [3]

   — Иди, Федяша, к моим, избавь их от маеты за животы. Господь не оставит нас в беде, — сказал Иван Васильевич и направил коня к воротам Ризположенской башни.

Следом за государем двинулись те бояре и служилые люди, коих он прогнал с колокольни. Великого князя влекло к месту взрыва, в Кожевенную слободу, словно там он мог найти ответы на мучившие его вопросы: как уберечь Москву от выгорания, как бороться с огненной стихией. Язвили государя эти мысли, и голова от них гудела словно колокол. Он стегнул коня плетью и поторопил: «Но, милый!» Конь пошёл рысью. Спутники потянулись, не отставая от великого князя.

Москва походила на всполошённый муравейник во время лесного пожара. По улицам, освещённым зловещими, кровавыми бликами, бежали люди в сторону Замоскворечья и Спасо–Андроникова монастыря, куда огонь ещё не добрался. «Даст Бог и не доберётся», — мелькнуло у Ивана Васильевича. «Не доберётся! Не доберётся!» — подтверждали дальние колокола. Их набатный звон не прекращался и, как показалось Ивану Васильевичу, был кстати, ибо укреплял веру в то, что Господь услышит стенания россиян и смилостивится, пожар будет побеждён. Пока же стихия набирала силу. Кожевенная слобода горела вся, и добраться до места взрыва государю не удалось. Оттуда, словно из адова пекла, появился с тремя воинами князь Семён Мещёрский. Вид у него был страшный: одежда опалена огнём, борода, волосы на голове — тоже, глаза дико сверкали. Он поднял руку и крикнул:

   — Государь–батюшка, остановись!

   — Что там взорвалось, князь Семён? Какую угрозу видишь? — спросил Иван Васильевич.

   — Взорвался порох у мастера Давыдова. Грозят взорваться запасы в погребе у пороховщика Зиновьева. Два куля вытащили, а больше не могли: весь двор в огне. Ели животы унесли. Ты, государь, уходи тоже. Рванёт сей миг!

Князь Мещёрский, взяв под уздцы коня Ивана Васильевича, развернул его. Своевольство молодого князя возмутило государя, но он не успел выплеснуть свой гнев: его ослепило. Задрожала земля, в небо взметнулось пламя, и прогремел взрыв такой силы, что пошатнулись кони, а два всадника из свиты великого князя упали. В тот же миг на улицу посыпались обломки досок, брёвен, какая‑то рухлядь, утварь, кто‑то из окружения царя получил удар по голове и потерял сознание. Чей‑то конь вскинулся на дыбы и с диким ржанием понёс всадника в сторону Кремля. Следом бежали все, кто не убоялся гнева великого князя. В эти мгновения государь, крепкий духом и мужеством, и сам дрогнул. Его обуял страх, он понял, что перед лицом бушующей стихии он бессилен, что не в состоянии как‑либо остановить огненное чудовище, пожирающее дома, палаты, кварталы, людей. Он погнал коня прочь и вскоре выбрался на Тверскую улицу. На ней было людно, и все что‑то несли, волокли, лошади тянули повозки. Одни спешили к Тверской заставе, другие пробивались к Москве–реке, к Арбату. Во дворах у дверей богатых палат виднелось множество подвод, на которые холопы грузили господское добро. У Ивана Васильевича вспыхнуло желание остановить бегство горожан, вразумить их, заставить идти на борьбу с пожаром, но он понял, что они уже устали от борьбы и думали только о спасении. Он понял также, что люди обезумели от страха. Москва потеряла узду и теперь была неуправляема. «Бог с вами, люди», — подумал он.

Вновь в сознание государя ворвался несмолкаемый набатный звон. Он счёл, что это хорошо, что, пока хотя бы один колокол торжествует над Москвой, она жива. Его потянуло в Кремль, чтобы утолить жажду, которая мучила и досаждала. Ему захотелось побыть в кругу семьи, может быть, сказать близким, чтобы покинули стольный град, переждали напасть где‑нибудь в Коломенском или на Воробьёвых Горах. Государь поспешил в Кремль.

Той порой митрополит Зосима вывел крестный ход на набережную Москвы–реки. Небо отражало в ней блики пожара, и её скупые, медленно текущие воды были похожи на расплавленную бронзу. Остановившись на берегу реки и глянув в небо, митрополит увидел на южном окоёме грозовые сполохи. Догадался, что это надвигается гроза. Тёмные тучи приближались стремительно, ширились, охватывая весь окоём. У митрополита мелькнула отрадная мысль: «Господь Бог с нами, он услышал наши молитвы».

Вскоре стало видно, как молнии разрезают тучи, как огненные стрелы летят в землю, а то и пронизывают небесный свод. И небо от них становилось багряным, как и над Москвой. Наконец, до многосотенной толпы православных христиан, до всего крестного хода докатились ещё глухие раскаты грома. Теперь москвитяне поняли, что приближается гроза, может быть, спасительная, та, о какой молили Всевышнего. Митрополит Зосима вспомнил, что близко Ильин день, и подумал, что Илья–громовержец спешит на помощь радивым [2] христианам, ввергнутым огнём стихии в незаслуженное отчаяние. Исповедник верующих Зосима подумал ещё о том, что пришёл самый важный час в его жизни, и он должен вознести глас во славу пророка Ильи. Зосима поднялся на крутой береговой склон и, увидев в отсветах пожара и молний огромную толпу москвитян, звонким и чистым голосом возвестил:

   — Православные россияне, преклоним колени на молитву.