Государство и национальная реформация - [24]

Слабость власти нынешнего режима вызвана тем, что коммерческим интересом могут жить только 2-3% населения страны. Ещё пару лет назад, в разгар либеральных преобразований в России, куплей-продажей и перепродажами краденого и припрятанного жило значительно большее число людей, чем сейчас. Именно на спекуляциях всякого рода, на казнокрадстве, на не скрываемом ростовщичестве, на бандитских грабежах делались крупные и мелкие капиталы, – но никак не в производственных отраслях. Производство быстро стало вроде падчерицы для деморализованного народного общественного сознания и для имеющих дело с новыми собственниками чиновников. Это создало питательную почву для прорастания коммерческого политического умозрения в руководстве учреждений центральной исполнительной власти Верховного Совета страны и для политического переворота 3-4 октября 1993 года.

Когда всё, имеющее рыночную ценность, оказалось разграбленным, всё, что было возможно продать и перепродать за валюту, продано, а производство пришло в упадок, нынешний режим стал жить в долг у западных кредиторов, как государственных, так и частных, получая ссуды под залог сырьевых ресурсов страны. Взамен он прочно привязывал Россию к колесницам чуждых государственных интересов, по сути отдавая страну в кабалу западным государствам на десятилетия вперёд. Долго такое положение дел продолжаться не могло. Начались кризисы банковской системы, коммерческих учреждений, ожесточились войны порождённых режимом и тесно с ним связанных бандитских объединений за теневую и не теневую экономику. Сейчас на наших глазах происходит сокращение числа мелких и средних коммерческих и обслуживавших их банковских учреждений всякого рода и значения, их поглощение крупными акулами российского, так называемого, бизнеса, которым покровительствуют влиятельные круги представителей исполнительной власти режима, в том числе силовых ведомств.

Укрупнение коммерческого капитала при дальнейшем развитии событий, в конце концов, приведёт к сокращению численности того слоя горожан, который научился жить коммерческим интересом, приблизительно до 2-3% от общей численности населения стран. И вот эти-то 2-3% в перспективе ближайших лет составят в итоге собственно политическую опору режима, который сейчас диктует России свою политику! Причём, надо отметить, что в среде главных собственников и управленцев режима оказалось очень много евреев, армян, грузин, чеченцев и прочих расово чуждых русским, часто полудиких, а то и просто диких южных инородцев. Может ли столь политически шаткий, балансирующий режим не ценить поддержку этих инородцев? Очевидно, что нет. Мало того, что режим неуклонно превращается в противогосударственный, так как отчуждается от главных целей власти, которые сложились при историческом развитии государственности России, и разрушает промышленные регионы и производство вообще, он становится ещё и антирусским по своей политической опоре. Ибо на русских опираться он не может, так как собственно русские вследствие расовых особенностей североевропейского Архетипа и особого естественного отбора в условиях развития собственной государственности предрасположены к производственной и производительной деятельности, к социологизации труда и производственных отношений, и выказывают слабый интерес к коммерческому и ростовщическому паразитизму. Из этого начинают складываться предпосылки появления, как нового политического двоевластия, так и наполнения политического содержания этого двоевластия представлениями об антагонизме расового и этнического противоборства между государствообразующим этносом, объединяемым идеями передового городского национал-демократизма, и асоциальными, прорвавшимися в правящий класс режима диктатуры коммерческого интереса инородцами.

Показывая противогосударственную суть режима диктатуры коммерческого космополитизма, обнажая его политэкономическую сущность и подчёркивая его объективную политическую слабость, предметную неспособность вывести страну из общегосударственного кризиса, русский национал-демократизм становится напрямую враждебным режиму, самим основаниям его власти. Политически он смыкается с коренными интересами промышленных регионов, вооружая идейным оружием складывающиеся там центры недовольных режимом. Центры эти пока виртуальные и неформальные, не объединённые в один, а потому неуничтожимы полицейскими мерами и ускользают от нападок организаторов информационного произвола, так как трудно вести информационную войну против того, что не имеет обозначения и места нахождения.

Когда режим не в состоянии влиять на общественное сознание посредством передовых идей и идеалов, он начинает всё в большей мере опираться на чиновников и полицейские силовые подразделения. Использование деморализованной армии, но, главным образом, внутренних милицейских войск становится в России практически единственным способом хоть как-то поддерживать политический порядок, подталкивая сползание режима к чиновно-полицейскому тоталитаризму.

Все социальные слои промышленных и сельскохозяйственных регионов постепенно выходят из-под контроля власти, так как не видят в ней тех, кто действительно проявляет заинтересованность в преодолении промышленного упадка, в преодолении политического кризиса. И всё очевиднее для многих, сам политический кризис оказывается прямым следствием неспособности режима осуществлять перевод экономики на рельсы собственно промышленного развития. Растущие безнадёжность и отчаяние рано или поздно толкали в других странах, толкают вообще, и будут толкать у нас, в частности, молодёжь промышленных регионов и низовые части офицерского корпуса армии к осознанию неизбежности создания отрядов или дружин прямого действия для решительного неприятия режима в любом его проявлении.