Государственный Тимка - [53]
Мать хранила отцовское «письмо» на дне бельевого ящика в шкафу. Перед тем как уложить, всегда долго, задумчиво протирала куском старой мягкой фланели и потом заворачивала его в ту же фланель.
Много раз слышал Витька эту пластинку, знал ее наизусть, но ставил на проигрыватель еще и еще…
Он любил слушать ее один, без матери. Осторожно опустит иглу на легкий целлулоидный диск, положит локти на стол, голову — на скрещенные руки, так вот и слушает.
Сперва возникает тихий шорох, потом — два слабых щелчка, будто кто-то ударяет маленьким молоточком. Потом пластинка начинает шипеть, и вдруг сквозь этот шип прорывается глуховатый с хрипотцой мужской голос:
— Здравствуй, Феня, родная моя. С приветом к тебе из далекого Зальценбурга твой муж…
И снова пауза. Вертится диск, покачивается, тихонько поскрипывает. Витька понимает: эти две вступительные фразы отец заранее приготовил. А теперь задумался: что сказать дальше? Вот сейчас отец тихонько кашлянет в кулак (слышится кашель), шумно втянет в себя воздух…
— Беспокоюсь я о тебе, Феня. Как ты там? Береги себя…
В этом месте у матери всегда как-то странно дергалась щека.
Витька понимает: отец тревожится, потому что мать в то время ждала его, Витьку…
— Ты, ясно дело, удивишься, получив эту пластинку, — говорит отец; и Витька слышит улыбку в его голосе. — Понимаешь, тут, в Зальценбурге, ненароком наткнулись мы на заведение, где пишут голоса. Целехонькое! Ну, старшина скомандовал: «Даешь!» — и вот теперь мы всем взводом по очереди говорим звуковые письма.
Дальше отец спрашивал о сестре, интересовался, цел ли его баян. А костюм, ежели туго с финансами, советовал продать.
Говорил он суховато, запинался, покашливал. Но Витька понимал: вокруг люди, все торопятся, тут особо не разговоришься.
Прикрыв глаза, Витька видел и «звуковое заведение», и запыленных усталых солдат в касках, с автоматами на груди.
Среди них — отец. Но почему-то в косоворотке, с челкой на лбу. Таким застыл на старой фотокарточке брат отца, тоже погибший. А мать говорила, что братья «как две капли»… Много раз мысленно старался Витька надеть на отца, как положено, солдатскую гимнастерку, повесить автомат на грудь — никак не получалось.
Прослушав пластинку, Витька осторожно клал ее на самое дно ящика. И мать никогда не знала, трогал он ее нынче или нет. А то заругалась бы: еще сломает…
…В тот день, о котором пойдет рассказ, у Витьки все не клеилось. Ни с того ни с сего схватил двойку по физике: просто перепутал условие задачи, а физик был зол на что-то и с маху влепил «пару». Потом Танька из седьмого «а» проплыла мимо самого носа, а сделала вид, будто не заметила.
Вечером Витька поужинал с матерью и только стал убирать со стола, как в коридоре зазвонил телефон.
По оживленному голосу матери Витька сразу догадался: Николай Кириллович. Он за последний месяц третий раз звонит. И всякий раз мать оживляется и так щебечет… Слушать тошно…
— Убери тут, — сказала мать, вернувшись. — На кухню выставь. Приду помою.
— Ладно уж…
— Какой-то новый фильм. Говорят, последний день идет, — виновато пробормотала мать.
— Ладно уж…
И вот Витька один. Сидит, думает. О чем? Обо всем. Мыслей много; они цепляются одна за другую, как-то причудливо скачут.
«Сколько матери? Тридцать восемь. Совсем старуха. А тоже… В кино». Витька усмехается, качает головой.
Долго еще сидит задумавшись, потом достает из шкафа пластинку, включает проигрыватель.
Тихий шорох, два слабых щелчка… Глуховатый с хрипотцой мужской голос:
— Здравствуй, Феня, родная моя. С приветом к тебе из далекого Зальценбурга…
Удивительно все-таки. Никогда не видел Витька отца, а голос кажется таким знакомым, таким родным; только такой и мог быть у отца — неторопливый, глуховатый, словно простуженный. И мягкий, как у украинца.
Витька слушает.
Потом снимает пластинку, кладет ее на стол. Думает. Долго думает. О чем? Обо всем…
«Надо убрать посуду, — вспоминает он. — И заголовок кончить…»
Быстро освобождает стол, прямо к клеенке прикалывает кнопками стенгазету. Ставит краски, пузырек с клеем, тушь. Рисует, клеит. И вдруг…
Вдруг локтем опрокидывает бутылочку с клеем. Бутылочка, кажется, не очень-то большая, а на столе — прямо потоп. Это всегда так, Витька уж заметил: выльешь чернил каплю, а на парте — море.
Он бросается спасать стенгазету, край ее залит клеем. Тряпкой тщательно вытирает, но желтое пятно остается.
«Э, ладно! Замажу белилами», — решает Витька и тут только замечает: на пластинку тоже натекла лужица клея.
Ну, это не беда: пластинка — не газета. Ей ничего не станет. Тряпкой он стирает клей с целлулоида. Все. Порядок!
Порисовал еще, убрал краски, тушь. Хотел закутать пластинку в мягкую фланель и вдруг видит — на бороздках пластинки кое-где бурыми пятнами застыл клей.
«Так», — у Витьки сразу начинает звенеть в ушах. У него всегда звенит, когда волнуется.
Берет пластинку, ставит на проигрыватель. Негромкий шорох, два слабых щелчка, а потом — дикий скрежет, взвизги, лязг, будто столкнулись поезда.
Витька поспешно отдергивает иглу. Руки у него трясутся.
«Спокойно, спокойно», — внушает он себе.
Мокрой тряпкой осторожно протирает пластинку. Ну, как теперь? Включает проигрыватель. Железный скрежет, лязг, грохот…
