Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - [283]
Смысл декларации был сосредоточен в двух тезисах: «изменение системы» и «измена» (царицы). Под первым, как уточнил Милюков, следовало понимать «борьбу с короной» — это нечто новое и более крутое в сопоставлении с требованием «министерства доверия», а «измена» — это страшное обвинение царской семьи в подготовке сепаратного мира с использованием в этих целях «темных сил». Тут особо кстати было напоминание и о заграничном рандеву Протопопова, и «шпионское окружение старца», и немецкая фамилия премьера. Были отклонены попытки некоторых участников совещания не предпринимать «штурма власти», ведь идет война, разумнее выдвинуть конкретную цель: «уничтожить Штюрмера». Это уточнение весьма принципиально: нельзя во время войны «затрагивать императора, да еще и Главковерха». Поэтому нужно из декларации убрать такие слова, как «измена», «предательство», «штурм», «борьба до конца, всеми средствами и прочее»>3. Но эти разумные предложения отвергались.
В ходе работы Совета прогрессистов неожиданно возникла проблема «двух измен». Выяснилось, что один из экземпляров текста декларации блока передан в Совет министров. Заподозрили лидера фракции центра Крупенского, открыто требовавшего «не затрагивать императора». Эпизод с Крупенским вызвал прения, поставив на грань распада и фракцию центра, и единство блока. Кончилось, однако, выходом из блока фракции прогрессистов, лидер которых, Ефремов, заявил, что присоединиться к декларации они не могут, что разногласия в блоке глубже, чем казалось, что нельзя причину колебаний правительства искать только во внешних интригах, а не во внутренних обстоятельствах. Ефремов покинул совещание>4.
Но этим проблема «измены» не была исчерпана. Шульгин, поддержанный Гурко и Стаховичем, счел, что упоминание об этом равносильно утверждению: «Во главе России предатели». А это опасно и фактами не обосновано — «измены правительства, как такового, нет, это представление ложное, уж лучше сказать, что действия правительства так глупы, что порождают ложные слухи об измене». Князь Голицын уточнил, «надобно сказать, такие-то факты (дать их перечень) могут привести к убеждению, что либо (в правительстве) круглые идиоты, либо изменники, выбирайте».
В таком духе изменили и уточнили редакцию пункта об «измене». Шульгин попытался убрать и смягченную формулу, заявив, что «обвинение правительства в предательстве означает призыв народа к его свержению. Ведь Дума сама на баррикады не пойдет, а звать же других к оружию аморально, и поэтому декларация должна быть изменена, абзац об измене, хотя и измененным в приемлемой форме, [надо тем не менее] удалить»>5.
Шульгину возражали: «Это слово повторяет вся страна», оно у всех на устах, и если мы его не скажем, то нас, Думу, обвинят в трусости, «мы должны сказать, даже если этого не желаем. Дума — это как тонкая цепочка, сдерживающая напор толпы, ее как бы толкают в спину, она не должна упираться, надо дать свободу — не надо упираться, иначе сомнут и нас. Мы, пугая (власть), все же ее охраняем, пока мы говорим, ее ненавидят, но еще не трогают. Когда мы замолчим, на нее бросятся». Поэтому критика (не обоснованная фактами. — А. С.) совершенно необходима и для поддержания авторитета Думы, и для сохранения власти. Но нельзя забывать, говорил Шульгин, что критика, авторитет (Думы), основанные на лжи, продержаться не могут долго. Карты на стол — либо факты об измене, либо убрать обвинение в предательстве.
Подведем итог спору. Шульгин свидетельствует, что слово «измена» упоминалось не без прямого приписывания предательства правительству — мол, нашли «компромат». Действия правительства такие нелепые, что породили слухи об измене, что это слово ходит по стране. (Благодаря прессе и той же Думе.) «Это правда, — заключал Шульгин, — действительно ходит»>6. Но убедительных факторов ведь у критиков не было, да их и не существовало. Предложение Шульгина было отклонено. В речи Милюкова прозвучала почти дословно формула Голицына, а не более осторожная Шульгина.
Накануне открытия думской сессии премьер, получив от Крупенского (?) текст декларации прогрессистов, принял свои меры. 31 октября он представил царю всеподданнейший доклад, в котором, обыграв обвинение в «измене» императорской власти, просил разрешения на роспуск Думы, если такую декларацию огласят. Для начала он намеревался постращать депутатов роспуском и немедленной отправкой на фронт лиц призывного возраста. Эта угроза, как надеялся Штюрмер, «образумит» депутатов. Царь предоставил премьеру право осуществления его плана, даже подписал текст указа о роспуске Думы и вручил премьеру без указания точной даты.
Это сделает уже сам премьер, точно выбрав время для удара! Но император предупредил своей резолюцией — на докладе не увлекаться, сохранять трезвость мысли, взвешивать каждый шаг своих действий. «Надеюсь, — пишет царь, — только крайность заставит прибегнуть к роспуску Госдумы»>7. «Крайности», и какие, не заставили себя долго ждать. Их принес уже следующий день.
До открытия пленарного заседания решением Совещания (бюро) Думы, состоявшего из президиума и руководителей фракций, было определено начать сессию оглашением декларации Прогрессивного блока, то есть выполнено решение последнего взять сразу же Думу в свои руки.
