Государства Прибалтики 2.0. Четверть века «вторых республик» - [52]
Что же касается экономики, то здесь ситуация не лучше. Экс-министр экономики Латвии так оценивает экономическую систему своей страны: «Имеющаяся у нас сейчас – близка к так называемой “китайской системе развития”. Она ориентируется на производство, а инвестиции в ней проводятся в фиксированные средства. В такие, например, предприятия, как Liepājas metalurgs»[308]. Действительно, хороший пример, указанный металлургический завод – предприятие-банкрот с масштабными долгами государству, в стадии остановки производственной и финансовой деятельности[309]. Что же касается сравнения с китайской моделью, оставим этот сюжет без комментариев ввиду изначальной абсурдности самой идеи как с теоретической, так и с практической точек зрения.
Однако экономика в современном обществе – это не все. В современном мире экономических проблем нет только там, где нет экономики. В политике диагноз не менее очевиден. Юргис Лиепниекс справедливо отметил: «Мы не строим политическую нацию. Мы не считаем граждан нелатышской национальности такими же, как мы, полноценными хозяевами в этой стране»[310]. А можно ли вообще считать неграждан хозяевами? Впрочем, гражданство – это еще не спасение от преследования по политической статье. 3 марта 2016 года, практически без дебатов, большинство Сейма в первом чтении приняло поправки в Уголовный кодекс.
Службы безопасности пытаются протолкнуть в Уголовный кодекс такие нормы, которые им самим облегчат определение «обвиняемых» лиц и скроют неспособность этих служб существующими правовыми средствами защитить основополагающие интересы Латвии и национальной безопасности в полном объеме. Я. Урбанович, лидер оппозиционной фракции, дает следующую оценку: «Авторы этого предложения, не долго думая, взяли за основу Уголовный кодекс Российской Федерации в редакции 1926 года и почти полностью скопировали его 58-ю статью»[311].
При этом в Прибалтике не существует классической этнократии и этнонации. Этническая элита должна сама ориентироваться на национальные ценности, однако в Эстонии, Латвии, Литве элита глубоко космополитична, но задает своему обществу «национальный» набор ценностей. В условиях малых стран – «все знают всех» – это тоже становится компонентом культурной травмы.
В отличие от психической травмы, которую исследовали психологи и психиатры весьма давно, культурная травма или травма идентичности стала предметом изучения в социологии в начале XXI века, и уже затем возникла дискуссия в общественных науках в целом. В самом общем плане «культурная травма рассматривается в первую очередь как эмпирическое, научное понятие, которое предполагает наличие новых смысловых и причинных связей между ранее не связанными между собой событиями, структурами, представлениями и действиями»[312]. Для нас более важен производный подход, связанный с подменой набора культурных ценностей.
Примеры деформации ценностного набора больших социальных групп, в т. ч. наций, хорошо известны историкам. В 90-е годы XX века крах коммунистической модели и распад СССР надолго отвлекли внимание от проблемы сохранения культурной идентичности крупных социальных общностей. Польский социолог П. Штомпка трактует культурную травму как последствие столкновений культурных ценностей социума с «чужим» и враждебным окружением, вызвавшим изменения в социальной жизни[313]. В эту схему хорошо укладываются социальные процессы периода постсоветской адаптации. Примерно до 2000–2004 гг. Ориентир – вступление государств Прибалтики в ЕС.
Эстонский исследователь Аарелайд-Тарт А. как использует эту теоретическую концепцию применительно к социальным процессам, связанным с советизацией, так и ставит вопрос о травме постсоветской адаптации[314]. Автор применила эту концепцию к исследованию двух травм: старой, вызванной аннексией Эстонии со стороны СССР и заставившей народ адаптироваться к советскому менталитету; и новой – травмы от посткоммунистических трансформаций. С нашей точки зрения, культурных травм не две, а три. Помимо двух вышеупомянутых есть и третья культурная травма. Именно она может служить объяснением происходящих в государствах Прибалтики социальных и политических процессов. Речь идет о культурной травме НЕ гарантированного будущего.
Экономический кризис 2008–2009 гг. и миграционный кризис 2015–2016 гг. вызвал в Прибалтике реакцию переосмысления ценностей. Травма «советской периферии» трансформируется в новую травму «периферии европейской». В начале 80-х годов эстонцы, латыши, литовцы, при любом уровне антисоветских настроений или их отсутствии, испытывали обоснованное чувство гордости за свою республику[315]. Происходящее сегодня – культурный шок. Неизбежно возникает вопрос о том, почему мы – т. е. прибалты, в экономике переместились из авангарда в арьергард? Надо ли было идти на сегрегацию русских, чтобы потом принимать беженцев из Африки? Говоря о России, С. Караганов пишет: «Увеличились ценностные различия. Мы, Россия, о чем тоже не хотели говорить, шли к традиционной Европе. Это сильное государство, суверенитет, традиционная семья и отношения полов, консервативные ценности, от которых мы были 70 лет отлучены – религия, христианство. Мыто шли в европейском направлении, а Европа в этот момент уже ушла в другую сторону»
