Государево дело - [11]

– Ну хорошо, убедила. Кстати, я знаю, что делать. Тебе нужно устроить праздник.

– Бал?

– Боюсь, бал пока рановато. Пока давай ограничимся приемом. Я приглашу бояр, а ты – их жен и дочерей. Развлечений сейчас не так много, так что им понравится.

– Прекрасная идея! Но как это поможет нам в деле с митрополитом?

– Доверься мне. Только у меня будет одна просьба.

– Какая?

– Когда в следующий раз у тебя случится что-либо неприятное с представителем церкви, или боярином, или еще кем-то, ты немедленно оповестишь об этом меня!

– Хорошо. Но я не думала…

– Като! Просто сделай, как я говорю.

– Как прикажете, ваше величество, – кивнула в ответ царица и отправилась к себе.

Поздно вечером, когда большинство думцев уже разъехались по своим теремам и усадьбам, вокруг меня собрался ближний круг. Для нас это давно стало своеобразной традицией. Многие догадываются про его существование, и любой боярин или дьяк, не задумываясь, заложит душу нечистому, чтобы оказаться среди избранных, но попасть сюда непросто. Большинство ближников начинали со мной, еще когда я был простым беглым принцем, служившим шведскому королю. Единственное исключение – боярин Иван Никитич Романов. Когда-то он был сторонником младшего брата моей жены королевича Карла Филиппа и после его смерти достался мне по наследству. Представитель старой московской аристократии, он мало с кем из них дружит, включая родного брата Федора, в смысле, Филарета. Если я упаду – его сожрут, и он это понимает как никто другой. И что еще немаловажно, он без возражений принял нашу манеру общения на равных. Хотя видно, что иной раз ему это дается нелегко.

– Все ли ладно в столице? – спрашиваю я у Романова, который помимо всего прочего руководит еще и Земским приказом. Причем именно руководит, а не служит судьей, как большинство его коллег.

– Покуда все спокойно, – осторожно отвечает боярин. – Правда…

– Что «правда»?

– Кое-где волнуется народишко. Не нравится людям, что государыня веру православную принимать не хочет…

– Просто волнуются или ропщут?

– И такое есть, – не стал скрывать Романов.

– Имать, и на съезжую! – хмурится Вельяминов. – Другие, я чаю, поостерегутся.

– Эко у тебя все просто, – хмыкает в ответ Иван Никитич. – На дыбу человека подвесить – дело нехитрое. Только надо, чтобы от этого толк был. А ежели без толку всех подряд хватать, то только злобиться начнут. Так и до бунта недалеко.

Из уст главы Земского приказа, каждый день присутствующего по долгу службы на допросах с пристрастием, подобное мягкосердечие кажется невероятным. На самом деле Романов может, не моргнув глазом, отправить любого в застенок и там познакомить с богатейшим арсеналом заплечных дел мастеров. Но еще он прекрасно понимает, как опасно перегибать палку.

– Этого следовало ожидать, – прерываю я неначавшийся спор. – Крестим Дмитрия – страсти поутихнут.

– Если патриарх не подгадит, – ухмыляется в бороду Пушкарев.

– Ты о чем?

– В таком деле, как народишко волновать, разве без него обойдется? – вопросом на вопрос отвечает стрелецкий голова.

– Пусть попробует, – мрачнеет Романов.

– Ты лучше, Анисим Саввич, скажи, что в стрелецких слободах думают?

– По-всякому, государь. Тех, кто с тобой под Кальмаром бились да острожек у Чертопольских ворот от поляков обороняли, пустыми посулами с пути истинного не собьешь. Хотя, конечно, лучше было бы, коли Катарина Карловна веру нашу приняла.

– Сколько их осталось… – грустно качаю головой.

– Это верно, зато, почитай, все они теперь начальные люди. И всем известно, что они выбились оттого, что тебе верно служили. А потому, что бы ни случилось, стрельцы за тебя будут!

– Опять же, случись бунт или еще какая напасть, их же лавки да мастерские первыми и разграбят, – веско добавляет Романов.

– И это верно, – не отпирается Пушкарев, у которого несколько лавок по всей Москве и не только в ней.

– А ты что скажешь, Корнилий? – оборачиваюсь я к своему телохранителю.

Михальский, как обычно, держится в сторонке с безучастным видом, однако безразличие это напускное. Он все и всегда видит, знает и всегда оказывается в самой гуще событий.

– Я уверен, что патриарх что-то замышляет, но пока не могу сказать, что именно, – отвечает литвин.

– Почему так думаешь?

– За последнюю неделю он встречался со всеми сколько-нибудь знатными людьми в Москве. К кому-то ездил, но большинство сами навестили его подворье. По городу постоянно снуют его посыльные.

– Я понял. Продолжай в том же духе. Если случится что-то важное, дай мне знать.

– Об этом, ваше величество, могли бы мне не напоминать, – скупо улыбается телохранитель.

– А может, оно и к лучшему? – неожиданно спрашивает Вельяминов.

– Ты про что?

– Да как сказать, – задумывается окольничий. – Помнишь, когда в прошлый раз бунтовали, так всех воров разом и похватали! Телятевского, чтоб ему ни дна ни покрышки, сколь годов искали без толку? А тут сам объявился…

Едва договорив, Никита спохватывается, что в тот раз, помимо прочих, погибли мой воспитатель и Лизхен, и сконфуженно замолкает. Но слово не воробей и уже вылетело, так что все ждут моей реакции на его слова.

– Может, и так, – делаю я непроницаемое лицо.