Государева почта. Заутреня в Рапалло - [43]

И вот священник встал в дверях чичеринской камеры и чуть–чуть растерялся, обратиЬ взгляд на высокие чичеринские ботинки на застежках–крючках, которые так выручали Георгия Васильевича от студеной сырости Брикстона, студеной даже в удушливое лондонское лето.

Наверное, у священника был свой ритуал беседы с узниками Брикстона, свой жесткий план, и он начал без обиняков:

— Шел сюда и думал, как русский марксист относится к Лейбницу… — разом в глазах священника погасли веселые искорки. — Что гов 0 рит ему, например, такой афоризм Лейбница: «Не сражайтесь с богом — зовите его на помощь»?..

И этот не минул Лейбница!.. Однако почему не минул? Не потому ли, что захотел воздать должное ученым доблестям великого немца? Нет, разумеется. Просто для теологов нет имени актуальнее. Ученый, далеко не все идеи которого абсурдны и для марксистов, не прогнал бога — не в этом ли ответ?

Но чичеринский гость уже собрался с силами, мысль, которую он сейчас изречет, суть концепция.

— Если верно, что в природе скрыто духовное, нематериальное начало, которое есть начало жизни, а поэтому движения, то верно и утверждение Лейбница, который полагает, что мельчайшие частицы, из которых слагается мир вещей, окружающих нас, духовны_г не так ли?

Чичерину казалось: когда священник вертит головой, то с его лица действительно сыплется нечто похожее на муку и сутана священника на груди становится белесой. Итак, формула Лейбница — Керр изложил ее чуть школярски, но от сути не ушел.

— Не означает ли все сказанное, что в мире есть творец, давший жизнь всему живому? — спрашивает Георгий Васильевич.

— Именно это я и хотел сказать, — подтвердил чичеринский собеседник с готовностью, ему казалось, что Георгий Васильевич облек его мысль как раз в те самые слова, которых Керру не хватало.

— Простите, но Лейбниц жил в восемнадцатом веке, и это единственная его вина. Если во времена Лейбница можно еще было говорить о способности природы чувствовать, то позже утверждать это было труднее…

— Но Лейбниц — это наука? — настаивал пастырь.

— Наука, разумеется, но тот самый ее день, который следует признать прошедшим…

— Но тогда что есть день непрошедший, — усмехнулся чичеринский гость.

— Все, что произошло почти через сто пятьдесят лет и явилось для церкви громом среди ясного неба…

— Однако что вы зовете громом?

— То, что сшибло науку и теологию в последней битве и, как мне кажется, навсегда лишило теологию права называться наукой…

Собеседнику Георгия Васильевича надо было бы задать следующий вопрос, но он смолчал. «Значит, лишило теологию права называться наукой?» — мог переспросить Керр, но он не решался спросить, полагай, что на этом спор с брикстонским узником закончится.

Возникла пауза, да такая прочная, что вдруг стадо сдышно, как гремят ключи в руках тюремного надзирателя, идущего по коридору.

— Я все–таки отважусь спросить: что вы зовете громом среди ясного неба? — он сощурился и, отыскав взглядом в сумерках, сгустившихся с наступлением вечера, чичеринские ботинки с застежками–крючками, отвернулся. Вопрос, заданный Чичерину, между тем жил в сознании Керра, его мысль работала напряженно. — Как понять это сравнение с громом? Что такое гром для святой церкви?.. Если вы имеете в виду Дарвина, то я скажу, что для меня Лейбниц одареннее Дарвина, душевно богаче… Дарвин — фанатик идеи, далеко не во всем убедительной, Лейбниц — личность, покорившая своей значительностью и, пожалуй, обаянием всех своих великих современников, кстати, и вашего Петра…

Чичерин рассмеялся — обращение к Петру было приемом запрещенным.

— Можно подумать, что для современной церкви у всевышнего второе положение, в то время как у Лейбница первое?..

Священник встал, в реплике Чичерина для Керра было нечто горькое.

— Думаю, что буду недалек от истины, если предреку: еще в наше время церковь причислит Лейбница к лику святых…

Чичерин улыбался, в то время как лицо Керра было грозным.

— Когда я говорю о Лейбнице как об ученом, я даже имею в виду не его учение о нематериальных элементах вселенной, а его труды по математике, в которых он дополнил Ньютона…

— Но какое отношение это имеет к существу нашего спора? — спросил Чичерин, он понимал, что Керр уводит спор в сторону, смещает его, разумея, что в главном его позиция уязвима.

— Самое прямое… Для меня доверие к личности ученого имеет не меньшее значение, чем доверие к его доводам… парировал Керр, он удерживал спор на почтительном расстоянии от сути. — Что я имею в виду, когда говорю о доверии? Лейбниц — Леонардова фигура, сын Ренессанса, питомец Возрождения, такой универсальности не было. Математик и физик, геолог и биолог, историк и лингвист, Лейбниц тем не менее не был дилетантом. И это характерно для человека Леонардова типа, наши познания о дифференциальном исчислении, как и наше представление о законе сохранения энергии, неотделимы от имени Лейбница… Что Дарвин перед Лейбницем?

— Простите, но для меня Дарвин–это мой взгляд на мир, больше того, истоки веры, в то время как Лейбниц — ученый муж, фигура действительно колоритная, но не безусловная. В мире моих мыслей Лейбниц оказался отнюдь не со щитом, и я не могу с этим не считаться… Я делю Лейбница надвое: принимаю математика, отвергаю философа…