Государь поневоле - [42]

Царица вскоре ушла. За ней потянулись и остальные бояре. Я попросил Майора и Учителя остаться ещё немного. Дождавшись, когда Матвеев выведет слуг, мы устроились в углу за столом.

— Ну что нового, чем порадуете? — нетерпеливо спросил я. — Рассказывайте!

Борис недовольно посмотрел на меня, видно не понравился мой требовательный тон. Но ничего высказывать не стал, а погладил бороду и произнёс:

— Государь, не спокойно ещё на Москве. Милославские немного притихли, но теперь староверы стрельцов баламутят. Хованский им потакать вздумал. Надо ждать на этой недели ещё одного набата — пойдут добиваться от Патриарха возврата к старым, дониконовским порядкам. Мои люди у стрельцов доносят, что есть надежда и не все полки захотят продолжения бунта. Деньги-то им выплатили на этой неделе. Не все, но достаточно. Посад и дворяне зело устали от смуты. Стрельцы многих лихих людей из застенков на волю выпустили, а многих из холопов боярских взбаламутили. Вот те, кто побогаче из москвичей, готовятся отпор им давать. Дворяне потихоньку собираются, да и бояре подтягивают верных себе людей. Но боюсь, они открыто выступить без призыва царского не смогут. Поэтому непрочно всё. Стрельцы боятся последствий своего бунта, боятся москвичей да дворян с боярами, а те, наоборот, от них сторожатся. Я со многими боярами и окольничими говорил. Говорят так: кабы великие государи указали, то против стрельцов вышли бы без страха. Но для этого надо царям из Кремля за стрелецкие караулы выйти. Ещё просил я царицу, завтра выйти и говорить с людьми верными, дабы идти им в полки солдатские и стрелецкие прельщать супротив Софьи и бунта. А…

— Подожди, князь, а в Преображенское-то переезжать будем? — перебил я Голицына.

— В Преображенское пока Наталья Кирилловна не согласна выезжать. Софья, напротив, рада бы выслать царицу и тебя от власти подальше, но опять же — не хочет стрельцов возбуждать. Хованский стойко требует присутствия обоих царей с патриархом на площади в день церковного спора. Там он тоже может бунт поднять, только теперь и против царевны. Вообще в прошлой истории в Преображенское переехали только в следующем году. Я с государыней пытаюсь говорить, что там легче нам будет жить. Пора ей смириться с разделом, да больше о здоровье сына беспокоиться. Царица со мной соглашается, но сама уезжать отказывается. Может, ты скажешься больным, а, Пётр Алексеевич? И так уж ходишь смурной.

— Пётр, действительно, князь правильно мыслит, — подключился к разговору Никита Моисеевич. — Полежи недельку, скажись больным, да попросись из города.

— А выпустят меня стрельцы?

Ответил Голицын:

— Я говорил с князем Хованским, но он ждёт решения спора о книгах в следующий четверг, тогда обещается сказать о своем отношении к переезду. Таратуй он и есть Таратуй. Жду, что обманет. Знает он — князь Василий Васильевич тоже толкает Софью выселить царицу за город, и только из-за этого соглашаться не хочет. Поэтому и надо сказаться тебе, государь, нездоровым. Надо весы на сторону переезда склонить.

Я сомневался, не хотелось ещё неделю валяться в духоте, когда только-только режим смягчили и разрешили на улице гулять.

— А не разоблачат? Докторишку какого пришлют и все откроется?

— Не волнуйся, государь. Данила фон Гаден, лучший из здешних докторов, очень мне благодарен, что от стрельцов его спрятал. Он всё подтвердит, как я скажу.

— Ну, хорошо, уговорили. Заболею с завтрашнего дня. А что у нас с проектом школы? Никита ты матушке указ мой показывал?

— Показывал, Пётр, показывал. Только она сомневалась, действительно ли ты его удумал. Мне что-то не сильно доверяет. Пришлось через Патриарха заходы делать.

— А ты что, с Патриархом в дружбе? Олег Александрович, вы ведь всегда были атеистом? — я не удержался и обратился к нему по прошлому имени.

Майор не удержался — оглянулся по сторонам, вышел и проверил, не подслушивает ли кто в сенях. Когда вернулся и показал мне на свой рот — дескать, надо фильтровать базар.

— Я, Дима, — опять жест Бориса, теперь уже Учителю — вам об этом никогда не говорил и не утверждал. Мои знания вере не помеха. А здесь я по любому вынужден быть крепче в вере самих церковников. Иначе быстро на костёр загремлю. Владыка ценит мою начитанность и поддержку в споре с латинским уклоном. Сам он системных знаний не густо имеет, только политическое чутьё и хорошую память. Я ему много из книг греческих переводил, да рассказывал о старых соборах. А когда смог пару аргументов подкинуть в споре о "пресуществлении", частью из знаний будущих веков и богословских диспутов, частью из собственных логических заключений, то и патриарх меня стал во всех сложных спорах поддерживать и от нападок ревнителей веры прикрывать.

— А что были наезды, Никита? — Вскинулся Голицын — Ты мне не говорил.

— Да, это ещё до твоего вселения было. Я как из Крыма прибыл, то полгода сидел в имении в Донашево. Было время повозиться со стеклом, да перегонкой нефти. А чтобы керосин осветительный получить, его чистить надо. Тут без кислот и щёлочи не обойтись. Гидроочистка пока дело неподъёмное, даже если водород и катализаторы добудем, то, как давление и температуру выдерживать, никто не скажет. Плюс я ещё пытался смастерить термометр, да барометр. А это ртуть и сопутствующая химия. Вот и донос кто-то и написал в Москву, что занимаюсь алхимией и чернокнижием. Хорошо тот владыке попался, ведь я таки уже числился царским наставником. Сам Иоаким меня и "пытал", да потом ещё и царь Фёдор подключился. Только с их помощью удалось доказать, что ничего я плохого не замышлял и на царское здоровье не колдовал, а аппарат мой не более дьявольский, чем самогонный. Правда, пришлось пообещать новую лампу сделать для царя. Вот такую же, — он показал на горевшую керосинку. — Потом ещё много с Иоакимом беседовал. Он оказывается не настолько консерватор, сколько властолюбец. С полонофилами воюет запретами только от того, что сам переспорить их аргументов не может.