Гостья - [7]

- Уйди.

Я вышла, но успела увидеть как она снова ударила его в горло, уже не кочергой, а каблуком туфли, серебрянкой туфли.

Когда я вернулась, там никого не было. На сушилке стоял чисто вымытый и вытертый стакан, а кочерга пристроена в уголке раковины под струю холодной воды. Наша гостья стояла у плиты, заваривая чай в коричневом мамином чайнике. Она стояла как раз под матерчатым голландским календарем, который моя мама, не отставая от моды, повесила на стенку. К нему она прикалывала записки для памяти: на одной стояло:

БУДЬ ОСТОРОЖНА ПОСЛЕ ВАННОЙ,

БОЛЬШЕ НЕСЧАСТНЫХ СЛУЧАЕВ

ПРОИСХОДИТ ЛИШЬ В КУХНЕ.

- Где... - проговорила я, - г-г-где...

- Сядь, - сказала она. - Вот сюда, - и подвинула мне ЕГО стул. Но ЕГО нигде не было. Она сказала: - Не слишком задумывайся. - Затем она вернулась к чайнику, который вскипел, и тут в кухню из гостиной вошла моя мама, с пледом на плечах и, глуповато улыбаясь, сказала:

- Боже, я, кажется, уснула!..

- Чаю? - спросила наша гостья.

- Просто-напросто уснула, - сказала мама, усаживаясь.

- Я забыла, - сказала наша гостья. - Мы же одолжили машину. Я плохо себя почувствовала. Позвоню им по телефону, - и она вышла в холл, потому что нам установили телефон одним из первых в городе. Она вернулась через несколько минут.

- Все в порядке? - спросила мама. Чай мы пили в молчании.

- Скажите мне, - наконец произнесла наша гостья. - Как принимает ваше радио?

- Безупречно, - с некоторой обидой ответила мама.

- Это хорошо, - сказала наша гостья и вдруг, словно не в силах сдержаться, добавила: - Потому что вы в мертвой зоне, понимаете, слава Богу, в мертвой зоне!

Моя мама встревоженно сказала:

- Простите, я не...

- Извините меня, - сказала наша гостья, - мне нездоровится, - и, поставив со стуком чашку на блюдце, встала и вышла из кухни. Мама ласково дотронулась до моей руки.

- Никто ее не... обидел на танцах? - тихо спросила мама.

- О, нет, - сказала я.

- Ты уверена? - настаивала мама. - Ты точно знаешь? Никто не говорил о ее росте или внешности, ну, что-нибудь скверное?

- Руфь говорила, - соврала я. - Сказала, что она как жирафа.

Мамина ладонь убралась: успокоенная, она встала и принялась убирать чайную посуду в шкафчик. Потом вытерла стакан, который сполоснула наша гостья, тот, где был растворитель.

- Бедная женщина, - говорила мама, протирая его, - несчастная женщина.

Потом не было ничего особенного. Я начала готовить учебники к школе. Голубые васильки буйно расцвели вокруг дома, и отец, выздоровев, скосил их все. Мама вырастила несколько гибридных васильков на задней клумбе, в два раза выше, чем дикие: она объясняла мне, почему они крупнее, но я позабыла. Наша гостья познакомилась с мужчиной, не очень подходящим, потому что он был поляк и работал в гараже. Она не выходила, а встречалась с ним по вечерам на кухне. Он был коренастый, крепкий парень, очень светловолосатый, с настоящей польской фамилией, но все звали его Богалуза Джо, потому что пятнадцать лет он провел в Богалуза, штат Луизиана (он выговаривал "Люзьяна") и все время вспоминал об этом. У него была теория, что цветные совсем как мы и что через сто лет все так перемешаются, что не отличишь. Мою маму очень заинтересовали его взгляды, но она никогда не позволяла мне поговорить с ним. Он был очень уважителен: звал ее "мэм" и никогда не ругался, но в гостиную ни зашел ни разу. С нашей гостьей он всегда встречался на кухне или в саду за домом. Они пили кофе и играли в карты. Иногда она просила его:

- Расскажи мне что-нибудь, Джо. Я люблю истории поинтереснее, - и он рассказывал, как он прятался от кого-то или от чего-то среди негров целых три года, и они пустили его, и давали ему работу и заботились о нем.

Он говорил:

- Цветные - такие же, как все. - Потом он говорил: - Негры умнее. Им так нужно. Их никто не одурачит. У меня была негритянка, так она была умнейшая женщина в мире. Красивая; не по-белому, по-своему. Дайте нам сто лет, - добавлял он, - и мы все перемешаемся.

- А может быть, двести? - сказала наша гостья, наливая кофе и садясь. Опершись локтем на стол, она улыбалась ему. Ложечкой она помешивала кофе. С минуту он молча смотрел на нее, потом тихо сказал:

- Черная женщина, самая умная в мире... Ведь ты черная, не так ли?

- Отчасти, - сказала она.

- Красивая женщина, - сказал он. - И никто не знает?

- В цирке знают, - сказала она. - Но им все равно. Сказать, что о вас думают в цирке?

- О ком? - удивленно спросил он.

- О вас обо всех, - сказала она. - Обо всех, кто не в цирке. Обо всех, кто не может того, что мы можем, кто не самый сильный или не самый лучший, кто не может убивать голыми руками или за шесть недель выучить новый язык, или рассечь другому сонную артерию за тридцать шагов перочинным ножиком, или взобраться на здание Национального банка графства Грин от первого до шестого этажа без снаряжения. Все это я могу.

- Черт меня возьми, - тихо сказал Богалуза Джо.

- Мы вас презираем, - сказала она. - Вот так. Мы думаем, что вы болваны. Отбросы. Удобрение для мира, Джо, вот что вы такое.

- Детка, тебе просто грустно, - сказал он. - Вечер, и тебе грустно, он протянул ей через стол руку, но не так, как в кино, и не так, как в книгах: такого лица, как у него сейчас, я раньше никогда не видела, даже у мальчишек, когда они кадрят девчонок, ни у взрослых, даже у невест и женихов, потому что все это была просто романтика или "желание", а он просто выглядел бесконечно добрым, бесконечно участливым. Она отдернула свою руку. С той же слабой, безучастной улыбкой, которая была на ее губах весь вечер, она отодвинула стул и встала. Она сказала: