Гостиница - [39]

Одним куском пожаловал Поэта…

«Кому ж еще достался Божий Дар?!..

Кто растащил прекрасный мир по норам?

Что было здесь — вселенский взрыв, пожар?..

Кто здесь выказывал свой сатанинский норов?..

И как мне снова мир соединить

Для новой жизни, а не для раздора?!

Но, может быть, и в этом можно жить?..

И для кого-то он — верх совершенства?..

Ну, кто я здесь, чтобы о нем судить?..

Кто я теперь?.. И в чем мое блаженство?..

Куда исчез прямой и ясный Путь?..

И чье незримо надо мною шефство?..

Как я посмел в случайный мир свернуть,

Когда меня вела надежда ждущих?

Я должен разгадать Дороги суть!..

Чтоб невзначай вселенной на разрушить…»

Он осознал, что обнимает мир,

От одиночества спасая и удушья,

От пиков гор до распоследних дыр,

Как может обнимать лишь атмосфера,

Собой заполнив мира глубь и ширь.

Как Вечный Дух — Любовь, Надежда, Вера…

Да, мир сей неказист и угловат,

Но в нем — свои гармония и мера.

Их должен научиться видеть взгляд,

Когда желает мир спасти любовью…

Желает ли?.. Конечно!.. Был бы рад!..

И, может быть, спасет, но при условьи,

Что в мире есть желание спастись,

Иначе благо обернется кровью…

Но если Дичь имеет, где пастись,

А Хищник день за днем насыщен Дичью,

Не стоит покидать мессиям высь —

Слепое мессианство неприлично…

Он был везде… Поскольку вездесущ…

Хотя такое свойство непривычно,

Он им овладевал, вникая в суть

Всех странных форм своих контактов с миром:

Дыханья, ветра, шороха в лесу,

Сушильщика, когда в природе сыро,

Дарителя дождя, когда в ней сушь,

Борея грозного и нежного Зефира.

Он песней наполнял лесную глушь,

Играючи травой, листвой, ветвями…

Но не было в глуши заблудших душ,

Которых он спасать привык словами…

И все же обладал душою Лес —

Он чувствовал ее существованье

В очаровании лесных чудес.

Им несть числа, но мир был многолик

И ждал вниманья с недр до небес,

Где бился в тишине беззвучный крик,

Когда вселенский холод погружал

В плоть атмосферы ядовитый клык

И кожу с мясом до костей сдирал,

Точнее — до вершин громадных гор…

Но ничего об этом мир не знал.

Тот мир, над кем он жизнь свою простер,

Тот самый — треугольный, неказистый…

Был безмятежен жизненный простор

Для тех, кто оказался в мире, чистом

От тех проблем, что мучали в другом,

Который не был до конца прочитан,

Оставленный в цейтноте на потом…

Кто может знать, когда «потом» наступит,

И не предстанет ли кошмарным сном?..

Нам нравится хранить родные трупы,

Но этим их, увы, не воскресить,

Хотя и расставаться с ними трудно…

Но в новом мире — новые часы,

Вокруг своей оси мировращенье,

Вокруг той самой мировой оси,

Которой ведом тайный смысл крушенья…

И все ж, коль был намеренным раздел

Безумно это страшное решенье…

Здесь было у Поэта столько дел,

Что он забыл, как прежде был поэтом,

Но оставался им, когда хотел,

Чтоб мир красив был, как венок сонетов.

И он, как мог, расцвечивал его

То радугой, то утренним рассветом,

То, просто, бесконечной синевой,

То над рекою бреющим туманом,

То ливнем свежевымытой листвой…

Свой мир творил он честно, неустанно,

Поспешностью и ленью не греша,

Но чувствовал себя светло и странно,

Когда им этот мир живой дышал,

И он вникал в плоть птиц, зверей, растений

И каждым вдохом к жизни возвращал

Бессмертных душ трепещущие тени —

И в этом смысл свой вечный обретал,

Что полнит смыслом каждое мгновенье.

И ни о чем нездешнем не мечтал,

Как всякий, кто достиг Заветной Цели

И этим Путь свой Вечный исчерпал —

Обрел Покой в своем Вселенском Деле.

Такой покой не означает смерть,

А дарит жизнь на творческом пределе…

Но, может быть, творцу предела нет,

Когда познал он истинность таланта

И максимальный излучает Свет,

Вполне довольный ношею Атланта?…

Встреча четвертая

Над миром в себя погруженным, как в песню поющий,

Ветер свободный летел, связуя земные просторы с небесною сферой,

Творя свой порядок в безбрежьи морском и на суше,

Весь мир поверяя своею срединною мерой…

Лесу, таящему шелест, махом легко расчесал непокорные кудри

И птицам летящим небесные тайны доверил.

С него начиналось обычное светлое утро…

Ветер заметил тумана ночного лохмотья над просветленной рекою,

Как слов паутину над истиной вечной и мудрой,

Порывом смахнул их в чащобу прозрачной рукою,

Замер, восторгом исполнившись, над красотою, тихо текущей по миру,

И вихрем промчался над гладью зеркальной, ликуя

От близости к вечности, столь беззащитной и милой,

Видя ее от истоков земных-родниковых до устья — до Океана,

Помня и зная, не узнавая, милю за милей…

«Как странно — всегда неизменна и непостоянна!..» —

Думал он, дуя, свистя, шелестя, затихая и зачарованно вея,

Телом своим неуемным касаясь Богини случайно,

И опасаясь покой потревожить, и благоговея.

Рябью зеркальная гладь отвечала, словно по коже мурашки бежали,

И ускоряла теченье, смущения скрыть не умея.

А Ветер над нею метался из нежности в жалость,

Страстно себе удивляясь, как жил с ней бок о бок, из мира не выделяя?!

Дробясь в ипостасях, духовную зоркость сужаешь…

Река убегала, то в скалы биясь, то петляя,

Словно не знала, что тщетно от ветра бежать… Иль, может, его завлекала,

Вся вдаль устремившись, но, странно, — не удаляясь?..

И струи вскипели, и брызги взлетели на скалы,

Влажным дыханием Ветра порыв остужая… Он подхватил эти брызги