Гости съезжались на дачу - [2]

Дуне всегда казалось, что у нее во взрослой жизни будет как у родителей. У нее папины глаза и мамина улыбка. Будто эта схожесть – билет в партер на потрясающий спектакль. Ничего не надо делать, имея наследственный абонемент. Роковое заблуждение детей, имевших счастливое детство и заботливых родителей – парниковые условия.

– Погода-то какая! – сменил тему дядя Саша. – Июль, а холодрыга и третью неделю льет. Всемирное потепление! Уши оборвать метеорологам.

«Забавная логика, – мысленно усмехнулась Дуня. – В плохой погоде виноваты метеорологи, а в пробках на дорогах – производители автомобилей».

– Романтическая погода, дядя Саша. Три часа дождь стеной, потом на несколько минут проглянет солнце, и все становится зеленым, чистым и блестящим. Может, боги там, – она потыкала пальцем в потолок, – решили устроить большую стирку и генеральную уборку. По доброте душевной прачкам и уборщицам дают перерывы.

– Какие боги? – не понял дядя Саша.

– Олимпа. Зевс, Венера и прочие Аполлоны.

– Ты это брось! – нахмурился дядя Саша. – Бог у нас один, Иисус Христос!

– Неудачно пошутила, извините.

– Ты мне лучше скажи, супруг твой приедет или опять сама будешь косить, триммером махать?

– Не приедет, много работы. Сами знаете, настоящие мужики вкалывают от зари до зари, как лошади.

Лошадь-Степан в данный момент нежился на пляже турецкого отеля. Договорились, что Дуня присоединится к нему через неделю. Просить Степана помочь на даче – все равно что предложить пианисту канаву выкопать. Причем канава просуществует несколько месяцев, а в следующем году ее надо снова копать – труд бессмысленный и тупой. Степан был не музыкантом, а преподавателем физики в колледже. Добрым, милым, галантным мужчиной, которого обожали коллеги, в основном женщины, ценившие Дуниного мужа за миролюбие, за бесконфликтность. Они не догадывались, что эти замечательные качества проистекают из громадной лени, нежелания напрягаться, душевной вялости, возведенной в такую степень, что она уже превратилась в некое подобие деликатности интеллигента. Броня, ставшая кожей.

– В дождь косить нельзя, – сказал дядя Саша. – И зачем тебе эта дача, Дуня? Приезжаешь раз-два в год, наводишь порядок в доме и на участке, и – поминай, как звали, до следующего лета. Точно за могилами ухаживаешь.

Дуня опустила голову, чтобы не показать, как ранят ее эти совершенно правдивые слова. Ей не нужна дача как место отдыха, релаксации, и завзятой огородницей она никогда не была и не рассматривала старый, хоть и крепкий дом с одичавшим участком как денежное вложение. Она просто не могла расстаться с местом, которое помнила с пеленок, где ее любили, баловали, где еще крепкие дед и бабушка заложили сад, где родители осенью собирали листья, картофельную ботву и прочие садово-огородные остатки, устраивали костры, дым от них стелился по земле, играл как живой: то кудрявился, то вытягивался длинными дрожащими языками. Пахло приближающейся зимой и сжигаемым летом. Да, личный мемориальный комплекс.

У дяди Саши и тети Оли была навязчивая идея купить соседский участок. То есть приобрести его должны Алёна с мужем, не совсем ведь они лопухи, поймут, пусть со временем, что земля – это вечное богатство. Их же, дяди Саши и тети Оли, задача уломать Дуню и сбить цену. Дядя Саша даже выучил выражения, не свойственные его речи, вроде: «сейчас предложение опережает спрос».

– За бесценок отдают. В деревне три дома на продажу выставлено.

– Вот пусть ваш сын их и покупает.

– Как ты не понимаешь! – Дядя Саша смотрел на нее так, будто Дуня сморозила несусветную глупость. – Землю-наследство надо объединять! Прирезывать! Как ты на Языке прирежешь?

Тещиным Языком или просто Языком назывался своего рода полуостров в излучине реки, отрезанный от деревни Вырубки почти на километр. На Языке стояло четыре дома; дяди Саши, Дуни, Кирилла Сергеевича, крупного шумного патриарха-главы большой семьи. Его все почему-то называли Ангел, даже внуки – «дедушка Ангел». Крайний четвертый дом был несчастливой судьбы, уже лет десять его все время продавали и покупали. Нынешняя хозяйка дома – симпатичная Алла Дмитриевна – из бизнес-леди, не потерявших простой человеческой доброты, которая сквозила в улыбке – без натуги щедрой. Кроме дяди Саши все были дачниками, то есть приезжали только на лето. Дуня и Алла Дмитриевна с семьей урывками, Ангел-патриарх почти на все лето. Спелся с дядей Сашей, осенью относил к нему в сарай технику и инструменты, телевизор и прочие ценные вещи. Уже не воровали лет пятнадцать, но все помнили, как чистили дачи, как лопаты и вилы надо было хоронить или возить в город.

Дядя Саша зарился на соседний – Дунин – участок. Ангела не сковырнешь, у него наследников что моли, последнее домовладение несчастливое, там черти поселились. А самое главное: Дуню можно прирезать. Не в смысле душегубства, а участок к своему присоединить.

Его уговоры шли по двум направлениям: Дуня не знает своего счастья избавления от дачи, и она как добрая душа должна сделать хорошо для наследников дяди Саши. Последний мотив был трогателен. Словно к тебе домой заявился сосед и на чистом глазу укоряет: «Два телевизора имеешь, а у меня ни одного нету. Не будь жадиной, прояви благородство, отдай мне один из телевизоров».