Гости Анжелы Тересы - [86]

На мосту он мог опять вспомнить «другую сторону», ту, светлую, где не было места страху. Даже вернулся обратно и купил цветы. Однако и эта сторона оказалась не так уж начисто лишенной страха, обнаружил он, когда поднялся к монастырю и подарил по розе каждой монахине, повстречавшейся ему по дороге. Теперь он любил их от всего сердца — за то, что они дали пристанище Люсьен Мари и малышу, и ему хотелось попросить прощения за то, что он так плохо о них думал. Он ожидал увидеть идиллию с мадонной и младенцем, как прошлой ночью, нежную и кроткую в мягком свете декабрьского солнца; но у Люсьен Мари поднялась температура и она беспокоилась, что малыш не хотел брать грудь.

Сестра отвела в сторону Давида и сказала, успокаивая его:

— Знаете, вечно ведь все матери взвинчивают себя понапрасну, когда у них первый ребенок. Ну, а потом-то, конечно, начинают относиться ко всему поспокойнее.

Давид сидел у постели Люсьен Мари и держал ее руку, но был молчалив.

Он собирался рассказать ей, как странно все получилось с Жорди, но если она уже и без того взвинчена и у нее температура, то решил, что не стоит расстраивать ее еще больше.

Она сразу же спросила, не поймали ли Пако — и обрадовалась, услышав его односложное «нет».

Все ее интересы были теперь настолько тесно связаны с ребенком, что она едва была в состоянии вспомнить о ком-нибудь другом.

— Как же мы его назовем, Давид? Мы ведь с тобой придумывали имена только для девочки, а не для мальчика.

— А ты как думаешь? — спросил он ревниво, а сам с неудовольствием подумал: опять она, конечно, скажет «Морис»…

— Мне кажется, у него должно быть шведское имя, — задумчиво сказала Люсьен Мари, и Давид устыдился своих опасений.

После долгих споров и размышлений они решили пока назвать его Пером. Пер Стокмар.

Конечно, все это было важно и необходимо, но Давид сидел, как на иголках, ему не терпелось узнать, что делается дома, у Анжелы Тересы.

В конце концов Люсьен Мари попросила его отправить телеграмму о событии в ее семье.

Ну, конечно, так обычно и делают. Как это он сам не догадался? Просто забыл. Надо бы уж, действительно, разориться и на телеграмму его старшему брату о прибавлении семейства.

Он с готовностью ухватился за мысль о телеграмме — по крайней мере есть повод снова пойти в город и поискать Антонио.

На этот раз он нашел того, кого искал. Антонио оказался на берегу, возился у своей лодки. Он был один, потому что уже спускались сумерки.

Ветер мерзлыми волнами шелестел в сухих пальмах и увядшей траве. Место было рискованное, видное отовсюду, но зато никто не мог услышать их здесь в грохоте волн.

Давид свернул к нему, шагая по песку, и сказал:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, — отозвался Антонио и вопросительно посмотрел на него, не выпуская концы веревок, которые распутывал. У него было обветренное лицо и вьющиеся волосы; он производил впечатление добродушного человека, но глаза были острые и дерзкие.

— Хочу передать вам привет от Жорди, — продолжал Давид.

— Его взяли? — спросил Антонио, не меняя выражения лица.

— Нет, он скрывается.

— Где?

— Это я скажу, когда вы ответите на один мой вопрос, — сказал Давид. — Вы можете взять его и перевезти во Францию?

Антонио прошелся разок вокруг лодки, что-то поделал, тянул время.

Каким серым может быть Средиземное море. Даже песок, всегда такой красный, сегодня казался блеклым.

— Я сейчас не во Францию, — произнес он наконец.

Давид назвал сумму, которую они могут заплатить. Прибавил, что очень торопятся, что они больше не могут его прятать.

— Я отвечу завтра, — заключил Антонио. — Идите теперь, и больше меня не разыскивайте. Куда вы обычно ходите, не привлекая внимания?

— За покупками.

Антонио покачал головой.

— Хожу еще навещать жену в больницу. Около одиннадцати. По прямой дороге вверх по склону с пробковыми дубами.

— Вот это подойдет, — согласно кивнул Антонио. — Я где-нибудь там вынырну.

Свернув на первую же поперечную улицу, Давид увидел двух жандармов, и сердце у него заколотилось от страха.

Неужели это я? — подумал он с изумлением. Ни во что не вмешивающийся наблюдатель. Законопослушный гражданин.

А при виде полицейского первый мой импульс — спрятаться…

Дом Анжелы Тересы был заперт, демонстрация с распахнутыми дверями закончилась, и они выпустили из подполья Жорди.

Давид нашел его поникшим на стуле. Он был еще более небрит, чем когда-нибудь, костюм его выглядел совсем плачевно. Человек, распадающийся на части.

— Господи, как хорошо, что вы, наконец, дома, — сказала Анунциата и вздохнула с облегчением.

— Да, мы вас так ждали, — добавила Анжела Тереса. — Я жду вас еще с тех пор, как исчез Эстебан…

— Ш-ш-ш, — покачала головой Анунциата. — Опять ты все смешала.

Давид посмотрел на всех троих, глаза их с надеждой были устремлены на него. С детской надеждой освободиться, наконец, от страха.

Он, собственно, должен их ненавидеть. Не спрашивая его согласия, они вовлекли его в ситуацию, в которой он должен был стать либо подлецом — если откажется помочь своему другу, либо преступником — укрывая его у себя. Но тут же подумал, что никогда еще так сильно не охватывало его чувство солидарности с другими людьми, за исключением разве что Люсьен Мари.