Гостеприимная Арктика - [141]

Далее мне вручили письмо Стуркерсона, в котором он сообщал о своей работе за минувшую весну. Он побывал на «Белом Медведе», чтобы забрать с собою свою семью; на корабле все было благополучно, и капитан Гонзалес собирался идти на нем к нам в течение лета. Что касается Кэстеля и Эмиу, то в разговоре со Стуркерсоном они заявили о своем желании остаться на о. Мельвиль и обещали впредь не жаловаться на пищу.

Мне передали также письмо от Уилкинса. Он сообщал, что ему удалось побывать на о. Виктории у медных эскимосов и заснять их как на фотографиях, так и на кинопленке. Как я узнал из других источников впоследствии, многие медные эскимосы посещали «Белого Медведя», причем поддерживались вполне мирные отношения.

Однако, как и следовало ожидать, медными эскимосами было возбуждено против меня обвинение в убийстве. Жена Куллака, Нериок, которая, по словам ее мужа, должна была разрешиться от бремени в середине августа 1915 г., родила лишь в январе 1916 г. Через несколько недель после этого она умерла, и я полагаю, что причиной ее смерти была вскрывшаяся внутренняя опухоль. Но туземцы верили, что жизнь и смерть этой женщины зависели от моей воли, а потому считали меня убийцей. В письме, написанном на эскимосском языке, Палайяк уверял меня, что он пытался доказывать туземцам мою невиновность, объясняя им, что исцелить Нериок было не в моей власти; однако к этому письму я отнесся скептически, так как знал, что Палайяк, хотя и относившийся ко мне достаточно дружелюбно, считал белых людей, в том числе и меня, могущественными чародеями и во время настоящего инцидента в значительной мере разделял мнение туземцев.

Отправившись фотографировать племя, к которому принадлежали Куллак и многие родственники умершей Нериок, Уилкинс проявил немалую отвагу. Но хотя у него всегда было достаточно храбрости, как я убедился лично и как показывают знаки отличия, полученные им на войне, в данном случае Уилкинс едва ли сознавал, какому риску он подвергается. Среди примитивных эскимосских племен кровавая месть считается не вопросом личного усмотрения или личным чувством, а священным долгом.

Однако эта группа туземцев, по-видимому, считала, что вместо обычного «жизнь за жизнь» можно удовлетвориться выкупом (о том, что у некоторых эскимосов существуют подобные воззрения, я никогда прежде не слышал). Как мне впоследствии сообщили Палайяк и мистрисс Сеймур, Куллак передал через них, что согласен не убивать Уилкинса и других участников моей партии и даже меня самого, если получит в виде выкупа ружье и достаточное количество патронов.

До сих пор я всегда отказывался давать ружья туземцам, причем руководствовался их же интересами. Получив ружья, туземцы немедленно начинают убивать в десять раз больше оленей, чем прежде; мясо и шкуры добываются в количестве, далеко превышающем действительные потребности, и в результате олени истребляются или покидают данный район. Таким образом, через 10–15 лет туземцы окажутся в гораздо худшем положении, чем теперь, при умеренной охоте с луками и стрелами. Уилкинс разделял мое мнение, а потому отказался дать ружье.

В изложении дальнейших событий не все было ясно. По-видимому, Палайяк и мистрисс Сеймур неточно перевели Уилкинсу слова Куллака, боясь, что угрозы последнего сделают Уилкинса неуступчивым и это побудит Куллака к попытке убить Уилкинса или кого-нибудь из его спутников. Произошла борьба, и Куллаку удалось отнять ружье у Палайяка. Впоследствии вмешались другие эскимосы из того же племени и заставили Куллака дать Уилкинсу собаку в качестве компенсации за ружье. По словам Палайяка, Куллак, раздраженный этим принуждением, взял обратно свое обещание не убивать меня и моих спутников; но все земляки Куллака заявили, что не позволят ему напасть на нас, и пригрозили немедленно убить его в случае неповиновения.

8 октября мы отдыхали и беседовали, а женщины тем временем приводили в порядок нашу одежду. Особенно нуждались в починке наши сапоги, хотя до сих пор они превосходно служили нам. Редкая обувь может сравниться по удобству и прочности с эскимосской.

Единственным, что огорчало нас в то время, были симптомы ногтееды, обнаружившиеся у Чарли на одном пальце и сопровождавшиеся мучительной болью. На следующий день, когда мы выехали дальше, Чарли не мог ехать на санях, так как толчки и сотрясения были для него невыносимы; он был вынужден медленно идти пешком, чем сильно замедлялось наше продвижение.

Через неделю, возле залива Лиддон, мы встретили Стуркерсона, Кэстеля, Лопеца и Эмиу. Сразу же после встречи мы расположились лагерем, так как мне нужно было о многом переговорить со Стуркерсоном. Он рассказал, что все задания были им выполнены успешно, при усердном содействии всех участников его партии. Они убили девяносто мускусных быков, двадцать семь тюленей и двух-трех белых медведей и высушили все добытое мясо. Это была нелегкая работа, так как требовалось отделить все годное мясо от костей, разрезать на тонкие ломти и положить на камни для сушки. Оно сушилось бы гораздо быстрее, если бы его можно было развесить, но на о. Мельвиль не на что было его вешать, за исключением небольшого количества рогов, сброшенных карибу. Во время частых туманов и дождей мясо собирали и прикрывали шкурами, а затем снова раскладывали, когда появлялось солнце. Кроме того, приходилось постоянно караулить мясо, чтобы его не утащили волки, песцы или медведи.