Угрозу эту, похоже, никто не принял всерьез, потому что и сам Андрей Васильевич увлекался исследованиями не меньше других.
Улучив момент, я все-таки решил расспросить его о загадочной надписи, сделанной им в блокноте на заседании ученого совета.
— «Гибель запрограммирована»? — переспросил он, привычным жестом потирая щеку. — Не пугайтесь, в этой записи нет никакого зловещего смысла.
— Но что она означает?
— Помните, я говорил о том, что в организме речных угрей как бы последовательно включаются различные программы поведения, заложенные в них природой? Попадая в пресную воду, личинки превращаются во взрослых угрей. Потом наступает определенный момент — и угри устремляются обратно в море. И смерть у них тоже жестко запрограммирована, это очень важно. Как только закончится нерест, все угри погибают. Почему? Только в силу каких-то внутренних причин. «Смертный приговор» для каждого из них тоже строго запрограммирован природой, где-то записан в организме…
— Ну и что же? Хотя это очень интересно!
— Это заставляет думать, что память, передающаяся по наследству, имеет для ориентации угрей гораздо большее значение, чем мы предполагали раньше. Все записано где-то в нервных клетках угрей: и куда плыть, когда и каким путем возвращаться и когда умирать, понимаете? Вот мы теперь и ищем, где же прячется это программирующее устройство, где угри хранят свою память.
— И вам удалось уже что-нибудь выяснить?
Логинов покачал головой и вздохнул.
— Разгадка не дается легко в руки. Она как бы отступает все дальше вглубь. Нам уже приходится искать ее не в отдельной нервной клетке, а еще глубже — в изменении строения молекул РНК и других носителей наследственности…
Тут нас прервал очередной выкрик:
— Земля!
Я подошел к борту и ничего примечательного не увидел. Но более опытный Логннов посмотрел на мостик, где капитан что-то втолковывал вахтенному штурману, не отрывая бинокля от глаз, и сказал:
— Кажется, в самом деле остров. Надо пройти на мостик.
Я воспользовался случаем и последовал за Логиновым, а поднявшись на мостик, постарался пристроиться так, чтобы никому не мешать.
Капитан передал бинокль Логинову и, не оборачиваясь к рулевому, скомандовал негромко:
— Пять градусов право руля.
— Есть пять градусов право! — четко и весело повторил рулевой.
— Что это за остров? — спросил Логинов, возвращая бинокль капитану.
— Безымянный, хотя на карте обозначен.
— А подходы?
— В рифе есть хороший проход. Мы как раз к нему выйдем.
— Ладно. Я пойду распорядиться, чтобы готовились к высадке.
Логинов ушел. Мне очень тоже хотелось глянуть в капитанский бинокль, но попросить об этом я не решался. Островок и так уже был виден: белая кромка прибоя, а над нею — три вихрастые верхушки пальм, торчащих словно прямо из океана.
Будто приветствуя нас, над мостиком промчалась стайка каких-то шустрых небольших птичек. Они начали кружиться над кораблем, то высоко взмывая в небо, то камешками падая вниз. Казалось, птички вот-вот врежутся в волны. Но у самой воды они ловко замедляли полет и взмывали вверх, почти касаясь крыльями пенистых гребней.
С этой чарующей легкостью полета как-то особенно не вязались крики птиц — жалобные, стонущие, полные глубокой печали.
— Как они называются? — спросил я капитана.
— Называются эти птички кочурками. От слова «окочуриться», понимаете? И назвали их так потому, что верили раньше моряки, будто это не птицы, а души погибших без вести матросов. Потому и плачут они так жалостно. Бесстрашная птица! Сама-то не больше ладони, а залетает за тысячи миль от берегов, отдыхает и даже спит прямо на волнах. Истинно моряцкая душа.
— Аркадий Платонович, а остров обитаемый?
— Вероятно, нет. Хотя пресная вода, помечено, есть, но уж больно он невелик да гол, прокормиться нечем. И стоит на отлете, нечего тут людям делать. Вы посмотрите сами, вижу, как вы на мой бинокль поглядываете, — усмехнулся он. Но, протягивая мне бинокль, не удержался, чтобы не напомнить: — Только потом не забудьте поставить окуляры точно на нулевую отметку и повесьте его вот сюда.
Остров в сомом деле был маленьким и пустынным. В бинокль были видны широкие песчаные пляжи, густые заросли кустарников у подножья пальм. Но никаких признаков жизни.
Широкая белая полоса кипящей пены окаймляла весь остров, отмечая опасные коралловые рифы. Местами их острые клыки даже высовывались из воды. Лишь в одном месте вода была спокойной. Здесь между рифами нашелся довольно широкий проход. Но «Богатырь» подходить ближе к берегу не стал, а бросил якорь возле прохода.
Конечно, я оказался на первом катере, отправившемся на берег. Рядом сидел Волошин, увешанный фотоаппаратами.
— Зачем вам столько? — удивился я.
— Один заряжен черно-белой пленкой, другой — цветной. Третий надо приспособить для подводных съемок.
Мы миновали проход и очутились по ту сторону рифа, в лагуне. Вода здесь была совершенно спокойной и кристально чистой. Свешиваясь через борта катерка, мы разглядывали манящие подводные заросли.
Катер ткнулся носом в ослепительно-белый ракушечный песок, и мы один за другим начали прыгать на берег.
Весь островок обошли за каких-то полчаса. Он оказался не слишком живописным. Высохшая трава шуршала под ногами, на растрескавшейся от зноя земле росли лишь кактусы да колючие кусты эфедры. Всего три одинокие кокосовые пальмы высоко поднимали над этими зарослями свои зеленые шапки. По их стройным, гладким стволам ловко карабкались крупные пурпурные крабы.