Гость из Альтрурии - [65]

Сельскохозяйственные работы — равно как и работа на фабриках и заводах — производятся артелями рабочих, и в наших лесах и полях человек никогда не бывает одинок, что — насколько я понимаю — нередко приводит у вас к утрате рассудка. Человеку вредно одиночество — вот первое, что подумал Творец, поглядев на него, и мы этого правила придерживаемся. В принципе семья стоит у нас особняком, и никто не имеет права совать нос в ее дела, но потребность в общении так сильно развита у нас, что нам нравится обедать вместе в больших столовых, кроме того, мы постоянно встречаемся, чтобы поговорить об эстетике и искусстве. Может, мы и не читаем так много, как вы, собственно, сами мы читаем только литературу по специальности, книги же, дающие общее развитие или просто развлекательные, обычно читают искусные чтецы большому числу слушателей. У нас не бывает общественных собраний, на которые кто-то не допускался бы, и мы очень любим шутку и остроумную дружескую пикировку.

— Слегка отдает Спартой, — заметил профессор.

Банкир, нагнувшись ко мне, прошептал:

— Знаете, какое заключение я сделал, когда при вашем приятеле попробовал острить по-американски, — мне кажется, что мы с альтрурцами под словом «шутка» понимаем совершенно разные вещи. И вообще, я лично предпочел бы держаться подальше от их остроумных пикировок.

Альтрурец выпил стакан воды и продолжал:

— Однако мы предоставляем каждому право жить как ему заблагорассудится, если, конечно, это не причиняет кому-то неудобства или ущерба. Если человек предпочитает жить один и есть в одиночестве или в кругу своей семьи — что ж, пожалуйста, только пусть он не ждет, что кто-то станет ему прислуживать, как в общественных местах, потому что там это делают люди, изъявившие на то желание. Иметь же домашнюю прислугу воспрещается, и тот, кто желает жить сам по себе, должен делать свою домашнюю работу сам: сам готовить себе еду, сам подавать на стол и убирать со стола. Но сторонятся общественной жизни очень немногие, потому что большинство разговоров на разные темы и споров приходится как раз на время обеда, когда мы садимся за стол по окончании обязательных работ, и тянется обед довольно долго, пока людям не надоест болтать, перебрасываться шутками или слушать чтение какой-нибудь интересной книжки.

В Альтрурии спешить некуда, потому что никто не стремится обогнать другого или каким бы то ни было образом превзойти его. Всем необходимым мы обеспечены, излишества в любой области нам запрещены. Никому не возбраняется бездельничать после окончания обязательного труда, но я не знаю никого, кто не имел бы какой-то работы, выполняемой по собственному желанию; несомненно, лодыри у нас есть, но я их как-то не встречал. В былые времена говаривали, что увиливать, симулировать и бездельничать «свойственно человеческой натуре», но у нас такого не замечается. Мы убедились, что человеческой натуре свойственно трудиться весело, с охотой, даже со рвением там, где работа распределяется поровну между всеми, чтобы обеспечить всех всем необходимым. Подобным образом мы убедились, что человеческой натуре вовсе не свойственно скопидомничать и трястись над своими припасами, напротив, когда страх нужды и даже представление о ней исчезают, человеческой натуре свойственно стремление поделиться всем, что у человека есть, и широко помогать всем и каждому. Прежде мы говаривали: «Если это в его интересах, человек всегда солжет, всегда обманет — такова уж человеческая натура», но про нас этого не скажешь, быть может потому, что никто больше не стремится выслужиться. Единственно, чему служит альтрурец, это интересам других, тогда как другие служат его интересам. Он счастлив и доволен, покуда счастливы и довольны все, потому-то у нас никак не объяснишь человеческой натурой стремление кого-то подсидеть, предать или использовать в своих интересах. Это было бы не по-джентльменски, а в Альтрурии каждый мужчина джентльмен и каждая женщина леди. Прошу простить меня за прямоту, но мне хотелось бы пояснить как-то свою мысль, только я боюсь, что слова мои могут показаться обидными, если кто-то решит принять их на свой счет.

Он взглянул на нашу маленькую компанию, как будто речь его была обращена главным образом к нам, и банкир весело крикнул в ответ:

— Продолжайте! Выдержим.

— Продолжайте! — понеслось со всех сторон от самых разнообразных слушателей.

— Да я всего лишь хотел сказать: когда мы оглядываемся назад на прежнюю жизнь в условиях конкуренции, мы просто не понимаем, как человек может оставаться при этом джентльменом, поскольку джентльмен должен в первую очередь думать о других, а те условия вынуждали каждого думать прежде всего о себе.

Наступила тишина, нарушаемая лишь понимающими смешками, мы же старались, глотая эту горькую пилюлю, делать хорошую мину.

— А что такое условия конкуренции? — спросила меня миссис Мэйкли.

— Те, например, в которых живем мы, — ответил я.

— Ах вот как! — воскликнула она. — Мне кажется, что мистера Гомоса вряд ли можно назвать джентльменом, если он позволяет себе говорить такие вещи американцам. Постойте! Спросите-ка его, распространяется ли это правило и на дам?