Госпожа удача - [91]

— Самолеты РЭБ, — пожал плечами Говоров.

— Какие самолеты? Где ты видел самолеты? Где ты их слышал? Наши патрулируют небо, какие тут могут быть самолеты? Ну, подумайте же вы! Напрягите свои мозги! Они же накрыли нас минометом с первых же выстрелов — кто корректировал огонь?

— М-м! — Лебедь треснул себя кулаком по лбу. — Глеб, ты молодец, а я долбоеб.

— Все мы долбоебы, — беспощадно признал Глеб.

— Так что? — заерзал Говоров.

— Поворачиваем! — Майор принял решение.

***

Бежать действительно было поздно: красные перекрыли бы въезд на серпантин к Роман-Кош раньше, чем два «Бовы» резервистов спустились по нему. Для прямого столкновения транспортеры было непригодны, так что пробиться Верещагин и Мухамметдинов тоже не рассчитывали. Оставалось одно: как можно быстрее закрепиться на вершине и держаться до подхода своих. И это было бы вполне осуществимо, не будь недостатка в боеприпасах и в людях. Верещагин физически не мог прикрыть весь периметр, оставалось положиться на свойства рельефа местности: крутой обрыв, прикрывающий левый фланг и тыл.

Небо серело, но в горах еще все было черно. Стонала глухим тяжелым стоном земля, растревоженная траками БМД, и сердца дрожали от предощущения будущего страха и злости. Войны могут быть более или менее грязными, более или менее кровавыми, более или менее безобразными, и много здесь накручено — политика, экономика, национальные амбиции и личные качества полководцев, техника и организация, пропаганда и агитация, но в конечном счете все сводится к первобытному: вот ты и вот я, и попробуй ты взять мою жизнь, а я попробую ее не отдать и взять твою, и здесь, где мы сцепимся, воя от ужаса и ярости, уже не важно, кто из нас прав, а кто — еще правее, мы выясняем вечный мужской вопрос: кого и почему жизнь любит больше…

***

Глеб отобрал три десятка ребят, которые не спекутся — да нет, никто из десантников бы не спекся, преодолев бегом почти километр по сорокаградусному склону — но Глебу нужны были такие, у которых даже дыхание не собьется, чтобы после этого броска вступить в драку.

И когда беляки ответят на огонь АГС, когда лобовая атака свяжет их боем, Глебовы тридцать человек скажут свое слово. Они траверсируют крутой склон над дорогой, выберутся на площадку, в тыл к белякам, и вступят в рукопашную. Пусть их благородия сами понюхают, каково оно — драться с невидимым, вездесущим, неизвестно откуда взявшимся противником. Пусть нажрутся грязи. Пусть посмотрят, мать их, что такое десант…

Глебу остогадело быть отступающим и обороняющимся. К черту. Теперь он будет нападать сам. Теперь он посчитается с крымцами за все. И ответит, наконец, на свой проклятый вопрос. Потому что если ответ «нет», то он найдет тело спецназовского старлея где-то на этих камнях. А если «да»…

Капитан Асмоловский не знал, какой ответ ему понравится меньше.

Добежав до края обрыва, над которым стремилась в небо ажурная стальная башня, Асмоловский подал знак: ложись! Ближе, не выдав себя шумом, подойти было невозможно. А когда внизу начнется стрельба, белякам будет некогда прислушиваться.

…Так, пулеметное гнездо на вышке они сохранили. Правильно, позиция хорошая, простреливается почти весь склон… Бинокль в предутренней мгле — как мертвому припарка. Это туман или облака? Если вы не знаете, чай это или кофе, то какая вам разница? Большая, господа офицеры. Если эта хрень — туман, с первыми лучами солнца она рассеется. А если облака — нет.

Что это за темные пятна? Машины… Сколько? Две… Считай, взвод. Три пулемета, один — на вышке. А минометы, гиены войны, кошмар этой ночи? Нет, вроде не видно их задранных к небу рыл. Или он ошибается? Нельзя ему ошибаться…

Казалось, что никогда не кончатся минуты между исчезновением в дымке посланного к комбату с результатами разведки рядового и началом далекой, хорошо слышной в тумане стрельбы.

О! Пошла писать губерния: оживилась вышка, затарахтели пулеметы на машинах… Фонтанчики взметенной земли вырастают рядочками, словно кто морковку сажает: АГСы пошли в ход. На них ответили минометным огнем. Глеб прислушался — один. Да, точно, один миномет. Значит, тот самый, что гасил нас. А, заткнулся один из пулеметов… Получи, фашист, гранату!

— Пошли, ребята! — сказал он.

Страшновато, когда под ногами обрыв, и камешки, стронутые ботинком, растворяются во мгле раньше, чем ты слышишь далекий стук… Да ладно, ребята, ничего страшного, какие-то там шестьдесят градусов, всего двадцать метров влево, пройти — что помочиться… Вот она, сваренная из труб оградка, вмурованная в гранит скалы, вот я перебрасываю через нее ногу и чувствую всем своим бренным телом несуразную свою огромность и беззащитность перед лицом пулемета, который, по счастью, нацелен не в меня и исправно молотит в сторону, прямо противоположную той, откуда пришли мы…

Пробежка… Здание передающего центра… Уф, есть, «мертвая зона» достигнута! Следующий! Пошел, пошел, пошел!

Т-твою мать!

Баева успели срезать, едва он ногу перенес через забор. Глеб высунулся из-за угла, поднял автомат, нажал на спуск: жрите, сволочи!

Перебежка, угол гаража, барабанная дробь пуль, попадающих в стальную площадку… Не пробиваются толстые железные листы, но плотность огня хорошая, и хрен вы развернете пулемет, гаврики! Хрен вы поднимете башку, хрен вы вообще что сделаете, потому что Степцов и Зурабов уже тарахтят ботинками по ступеням вверх, и падает убитым второй номер, а пулеметчик, видя, что дело кисло, бросает пулемет и начинает отстреливаться, тоже наматывая пролет за пролетом, затрудняя стрельбу что Прохорову, сажающему с вершины горы, что преследователям, а потом и вовсе швыряет свой автоматик вниз — патроны кончились у нас, жалость-то какая! — и продолжает лезть наверх, словно это ему поможет… Уж больно быстро он лезет, что твой орангутанг, и не по лестнице, а по наружным фермам, «волчьим ходом», красивым и техничным… Еще один скалолаз… Но что там с ним будет — уже плевать, главное — пулемет заткнулся и беляки со своих оборонительных позиций уже бегут сюда — пока что просто узнать, что случилось, а вот трах-тах-тах! — и нет друга ситного, и нет у вас здесь тыла, братцы, один сплошной фронт!