Госпожа Сарторис - [9]

С того момента я словно пребывала в холодном дурмане. Проснувшись утром, я позволила себе несколько секунд сомнений – но решение было принято, я чувствовала огромную силу и не хотела сдерживаться. Я радовалась собственному гневу, поглотившему все: усталость последних шести месяцев, равнодушную отчужденность и неприятие мира. Я вспоминала все это с ужасом и страшно боялась снова стать вчерашней Маргаретой. В конечном счете для меня было неважно, Эрнст или кто-то другой; Эрнстом можно управлять, это я поняла сразу, у него были свои причуды, но не конкретные недостатки, а инвалидность делала его особенно благодарным. Филип его не знал, хотя это было не слишком важно, лишь отчасти – он прочитает сообщение в газете, и оно заденет его так же, как его помолвка задела меня, или даже сильнее: я опережу его, пусть не думает, что в день его свадьбы я буду стоять на берегу нашей реки и со слезами на глазах рассматривать кирпичные стены имения Ринекеров – я давно уеду в свадебное путешествие, и может, даже в Париж!

Тем же вечером мы с Эрнстом встретились в кегельном клубе; он провожал меня домой, и мне легко удалось перевести разговор на тему будущего. Он никак не решался завести об этом речь, и пришлось проложить ему торный путь. Он так ошалел от счастья, что мне стало немного стыдно – но потом я напомнила себе с сердитым упрямством, что благодаря мне будет счастлив хотя бы кто-то один, и не может быть ничего дурного в том, чтобы так осчастливить человека. Ирми тоже пришла в восторг; я ей сразу понравилась, о чем не единожды рассказывал мне Эрнст; она была влюблена в меня почти так же, как и он, но с одним отличием, и оно меня покорило: Ирми не просто гордилась мной, а любила по-настоящему. Для Эрнста я была трофеем, словно выигранный кубок по кеглям, самой красивой девушкой в компании, которая никого к себе не подпускала, ни с кем не ворковала и не флиртовала, той самой Маргаретой – все вокруг говорили, что в ней есть что-то особенное. Мое желание выйти за него замуж казалось ему таким нереальным, что он не ждал объяснений – это было подобием чуда, и искать причины или раздумывать над воплотившимися его собственными мечтами было бы богохульством. Он воспринял это как бесконечно щедрый подарок, как выигрыш в лотерею – и, возможно, меня должно было смутить, что в его благодарности не было малодушия, сомнений и недоверия, и он не требовал никаких объяснений. Благодарность Эрнста была искренней и чистой, безграничной, как благодарность ребенка, но меня это не смутило, я отнеслась к его реакции поверхностно, мне было все равно. Его поведение только усилило мою решимость и облегчило дальнейший ход событий: больше никаких проблем не возникало, и даже мои родители, несмотря на изумление, почувствовали облегчение и радость. Она заранее отдала свое сердце, подумала мама. Хотя я оставила сердце в прошлом.

Я могла принять другое решение. У меня была секунда на размышления, мгновение жизни, когда все могло пойти иначе. Достаточно было просто остановиться, замереть, ничего не делать, и этот момент бы миновал. Он бы пересек улицу; ведь он меня даже не заметил, он спокойно ждал сигнала светофора – и это весьма удивительно, ведь шел дождь, и уже почти стемнело, и большинство людей бы оглянулись по сторонам и начали бы переходить дорогу. Но он совершенно спокойно ждал, возможно, задумавшись, а потом беспечно пошел вперед, ведь с чего ему было тревожиться? Он меня не увидел и не узнал, а если бы и узнал, то самое большее поздоровался бы, хотя я и в этом не уверена.

Итак, все шло гладко. Мы быстро подыскали маленький домик с садом; Ирми внесла свои небольшие сбережения, и поскольку мы оба зарабатывали, то могли себе позволить долгосрочные инвестиции. Дом находился на другом конце города, поэтому мне приходилось добираться до фирмы Херманна на машине; Эрнст ходил пешком в филиал сберегательной кассы, где работал с тех пор, как закончил учебу. Мы завтракали втроем по утрам и вместе ужинали; потом мы с Эрнстом уходили снова, или играли в скат, или смотрели телевизор. К нам часто приходили гости, Ирми любила готовить и умела создать уют – зимой мы подавали айнтопфы[1] или тушеное мясо, а летом сидели в саду и делали гриль, слушая радио; мы слушали передачи об играх команд Бундеслиги, я готовила вместе с Ирми джем и постепенно обзавелась огородом. Я никогда не была хорошей хозяйкой и не проявляла интереса к домоводству, поэтому Ирми взяла все на себя, она страстно любила убираться, пробовать новые рецепты и гладить. Рядом с ней я согревалась: это было словно сидеть в машине, пока снаружи холодно и стекло медленно запотевает от дыхания. Только дышала не я сама, а Ирми, сидевшая рядом, и, возможно, еще Эрнст на заднем сиденье. Он расслабился от счастья и стал меньше дурачиться; возможно, ему больше не требовалось всеобщее одобрение, раз он женился на мне, и мы прекрасно друг с другом ладили. Мои родители приезжали три-четыре раза в году; они никогда не спрашивали, как у меня дела, и я все равно не знала бы, что ответить. Я бы прекрасно смотрелась в рекламном буклете универмага: женщина, которая попробовала новый пылесос или примерила шляпку и с довольным видом смотрится в зеркало. Мне немного не хватало чтения, но на него просто не было времени – до тех пор, пока я не забеременела.