Госпожа Сарторис - [13]

Разумеется, рассматривались только отели, и разумеется, мы не могли оставаться в городе. Иногда приходилось уезжать далеко в поисках нужного места; слишком отдаленного для других обитателей Л., слишком дорогого или слишком дешевого, слишком малоизвестного или предназначенного только для бизнесменов. Когда мы назначили первую встречу, со времени нашей прогулки прошло почти три недели, и с тех пор мы только говорили по телефону, причем у меня нередко отказывал голос или приходилось быстро класть трубку, потому что кто-нибудь заходил в комнату. Перезвонить я не могла, потому что меня соединяли с его секретаршей; приходилось ждать его звонка, словно животному – кормежки. Я не чувствовала себя униженной, скорее опустошенной, сделанной из бумаги или тонкой материи. Я слишком нервничала, чтобы есть, ковырялась по вечерам в тарелке и бормотала, что мне нехорошо; пила я тоже немного, потому что боялась проговориться во сне; только курила гораздо больше обычного, потому что это странным образом помогало не распадаться. Я очень старалась быть собранной на работе, но документы все равно постоянно пропадали, а потом находились в неожиданных местах, когда было слишком поздно, и я все время что-то теряла – ключи, очки от солнца и водительские права, сигареты и зажигалки, промокашки и списки покупок, и даже туфли. Я пошла к врачу и получила справку о больном желудке – так я объясняла собственную рассеянность, потерю веса и повышенную нервозность. Только Даниэла иногда смотрела на меня таким взглядом, будто о чем-то догадывалась.

Я сразу поехала на мойку. Ту, что находится на съезде с автобана; минимум дважды в месяц я мою там машину, чищу пылесосом все коврики и сиденья и покупаю газеты, журналы и что-нибудь погрызть, иногда мне меняют масло или проверяют давление в шинах; я с удовольствием забочусь о таких вещах, сотрудники меня уже знают, и мы нередко перекидываемся несколькими фразами. В тот вечер я купила «Бригитту» – ведь была среда – и «Мадам», лакричные леденцы и тряпку для мытья окон и еще немного побеседовала на кассе с хозяйкой о постоянной непогоде. Никакого волнения я не чувствовала; возможно, это был шок, а может – своеобразная гордость, ведь я действительно сделала нечто полезное; мой голос точно не изменился, и вела я себя совершенно нормально. Потом я поехала домой обычным маршрутом; Эрнст уже был дома, смотрел политическую передачу, а Ирми сидела рядом в кресле и вязала; оба ничему не удивились, я вернулась не позднее, чем обычно, когда задерживаюсь на работе.

Когда я впервые приехала в отель, у меня перехватило дыхание. Стоял мягкий летний вечер, ветра не было; я подстриглась и радовалась, что нет дождя; я надела новые коричневые кожаные лодочки и винно-красный костюм, купленный всего несколько дней назад. Пришлось долго раздумывать насчет белья: для черного я была немного старовата – во всяком случае, мне так казалось, – и боялась показаться банальной. Наконец я выбрала бежевый комплект с очень открытым бюстгальтером и темно-красными чулками. Он еще не приехал; я села за столик на террасе, заказала вина и пыталась спокойно ждать. Это был загородный отель в уединенном месте; неподалеку журчал ручей, и виднелась гора, на которую можно было заказать экскурсию. Вино оказалось слишком теплым, вокруг летали комары. Через два столика сидела шумная компания, решительно настроенная повеселиться и выпить, возможно – члены кегельного клуба. Я могла оказаться на их месте, с Эрнстом, Фредди, Сабиной и остальными, но вместо этого сидела здесь, ждала человека, который должен был стать моим любовником, курила, чтобы отогнать насекомых, и каждые три минуты поглядывала на часы. Эрнсту я сказала, что поеду в филиал и могу задержаться, потому что мы еще пойдем ужинать в Г. Но я должна была вернуться домой самое позднее к полуночи, а было уже восемь. Прошло полчаса, и я уже подумывала уехать прочь, но не спешила принимать подсказку судьбы; с этим мужчиной я хотела большего, чем торопливые разговоры по телефону и молчаливые прогулки в лесу, я хотела оказаться с ним в одной комнате, хотела шептать лишь по своей прихоти.

Но я не догадывалась, что в итоге буду не шептать, а кричать. Мне было все равно, кто услышит, ведь я знала, что мы никогда сюда не вернемся, это правило он озвучил сразу: никуда не приезжать дважды. Сначала это кольнуло меня, хоть я и не могла объяснить почему, и только на обратном пути я поняла, что именно меня смутило; наш план был хорош, но, возможно, он был лишь частью еще большего плана, а я не хотела становиться частью плана, цель которого была мне неизвестна. Когда он потянулся к куртке за сигаретами, я натянула одеяло на живот и посмотрела на красно-зеленое полосатое кресло возле кровати, на котором лежала моя сумочка; и подумала – лучше бы я вообще не заметила этого кресла; я больше никогда его не увижу, это случайный предмет мебели, немного потрепанный и просиженный, совсем не такой уютный, как у Ирми, но тоже с лампой для чтения, и ее большой желтоватый абажур стоит немного криво. Пепельница была стеклянная, с рекламой сигар, треугольная и плоская, как в пивной. Он поставил ее себе на живот, зажег для меня вторую сигарету, и мы лежали молча, а я раздумывала, насколько хорошо выглядит моя прическа. Я подняла голову и посмотрелась в зеркало, приделанное к дверце шкафа, – и увидела там женщину средних лет с темными волосами и распаленным лицом, обессиленную и серьезную; изображение показалось мне расплывчатым, но зеркало могло быть старым. Настал подходящий момент для объяснения в любви, но я не решилась. В положении лежа его живот казался более плоским; мой, наверное, тоже. Я поймала себя на том, что жду его первой фразы; это был своего рода экзамен, о котором он не знал. Только когда он покопался на прикроватном столике и наконец сказал: десять часов, я поняла, что все экзамены пройдены; мне было все равно, что он скажет, я просто хотела встретиться с ним еще. Я увидела свое белье, лежавшее на полу; он медленно его с меня снял и принялся водить кончиками пальцев по коже; я задрожала и попыталась на него посмотреть, но не смогла; я слишком боялась испортить ту первую ночь, пусть и неполную.