Госпожа Сарторис - [12]

То, что он действительно мертв, я узнала только из газет. «Скончался на месте», – говорилось в первой и во второй статьях, с одинаковой формулировкой, словно сообщение просто переписали. Возможно, он сломал себе шею. Думаю, от внутреннего кровотечения люди не умирают на месте. Раскрываемость дел по бегству водителей с места происшествия постоянно растет, так написали в газете. Но что можно сделать, если свидетелей нет: не будут же они проверять все машины на пятьдесят километров вокруг. Хотя, вообще-то, это тоже бесполезно.

Тем вечером мы танцевали еще дважды; в полвторого, когда мы собрались домой, он по-прежнему находился на танцполе; сомневаюсь, что он заметил наш уход. Мы все были слегка пьяны, и Сабина отвела меня на лестнице в сторонку и сказала о нем несколько восхищенных слов. «Любимец женщин, – восторгалась она, его ждет большая карьера! – Если бы Фредди так пристально за мной не следил – я бы не удержалась от греха». Но Сабина говорит так всегда, отчасти чтобы позлить Фредди, а еще потому, что ей довольно скучно живется в Л. «Я родила четверых детей исключительно от скуки!» – иногда говорила она; но при этом Сабина образцовая мать и такая же надежная, как Эрнст, просто не хочет этого признавать. Я ей ничего не ответила; я подумала, что посплю ночь, и все пройдет; в конце концов, все проходит; тебе уже за сорок, твердила я, завтра, нет, сегодня твоей дочери исполняется тринадцать, и ты давно разучилась флиртовать, даже если когда-то и умела.

Прошло несколько недель. Я действительно не умела флиртовать и никогда этому не училась; я вообще не умела относиться к чему-либо легкомысленно, просто пробовать, рисковать. Я могла только терпеть, это я умела прекрасно и могла вытерпеть все: Эрнста и его привычки, Руди Каррелла и его проглоченные «р», приступы злобы у Даниэлы и то, что Ирми не вечна; я могла вытерпеть все. Прошло несколько недель, и я с ним больше не виделась и думала по утрам в машине, что все к лучшему, потому что интрижки – это не для меня, а он был мужчиной именно такого типа, я поняла сразу. То же самое я твердила себе по вечерам, когда ехала домой; мы ужинали в компании Ирми, Эрнста и Даниэлы, потом садились смотреть телевизор, а Даниэла слушала в наушниках музыку у себя в комнате, или болтала по телефону с подругами, или просто валялась и пялилась на постеры, приделанные булавками к стене. Я бы с удовольствием занялась тем же самым, но все же испытывала облегчение, что мне подобное поведение не подобает – так могут вести себя лишь подростки: безудержно о чем-то мечтать.

Дело обретает все больший размах. Сегодня вышла еще одна статья, с очередным призывом оказать полиции помощь с расследованием. К его гибели отнеслись очень серьезно, и никто не знает, что его смерть – благо.

Тем летом состоялся еще один бал. Мы встретились снова, на этот раз в доме Блюменталь. На тот момент это было единственное место встреч высшего общества, открытое для всех, кто мог заплатить за вход, и туда явились синтетические пальто, юбки с блузками, компактные автомобили, мужчины в простых костюмах, у которых никогда не было смокинга; пришли и мы с друзьями. Управляющий по культуре тоже посетил это мероприятие: он произнес короткую речь с легкими шутками, понятными всем, и процитировал стихотворение Ленау. Он подошел к нашему столику и просидел больше часа, жены его опять не было, как и секретарши. Он станцевал со мной несколько кругов и сказал, что очень рад снова меня увидеть. А потом подсунул мне записку, но я прочитала ее не сразу, а позднее, когда пошла одна в туалет, и там было написано: завтра вечером в шесть у Фердинанд-Хаус – загородного ресторана у реки, – я изумленно и растерянно смотрела в зеркало, а потом разорвала маленькую записку на еще более мелкие клочки и не знала, как поступить.

Но все-таки поехала; это было несложно, сразу после работы я позвонила домой и сказала, что задержусь, а когда вышла на улицу, то почувствовала, как дрожат и трясутся колени, приплясывают ноги; я ехала по длинной аллее неуверенно, как ученица автошколы.

Он все еще сидел в машине, когда увидел, что я подъезжаю; только когда я припарковалась и вышла из автомобиля, он подошел ко мне, и мы немедленно направились в лес, словно договаривались заранее, и он сразу взял меня за руку, а когда мы преодолели первый поворот, остановился и сказал: «Маргарета», – и погладил меня по растрепавшимся волосам, и я почувствовала, как вязнут в земле мои лодочки, а вслед за ними – вся жизнь. Он был совсем не готов, что с ним может такое случиться, заверил он, заговорив первым, и я сказала то же самое. Но в тот момент мне не хотелось никаких объяснений, мне хотелось легкости. Но вместо этого – или, наоборот, поэтому – я заговорила о Филипе; в конце концов, мы оказались в том же лесу, и это было мое прошлое. Я рассказала про нас с Филипом все, и только когда он спросил, как я воспринимаю эту историю сегодня, я вдруг осознала, что думаю о ней уже почти двадцать лет, сама того не замечая. Каждую свадьбу в своем окружении – кроме собственной – я сравнивала с той, что могла быть у нас, и каждого увиденного мужчину воспринимала как искаженного Филипа; он стал моим эталоном мужчины, как эталон метра в Париже; и каждую услышанную печальную историю я соотносила с собственным опытом, с моей любовью и нашей влюбленностью; и каждую весну я сравнивала с той, нашей весной, а каждое лето – с тем летом. Поэтому со мной не могло случиться ничего опасного. Я колебалась в оценке истории Филипа; я не хотела ее конца. Но теперь ее должен был закончить Михаэль, сорок три года, брюнет, управляющий по культуре в Л., женат, двое детей. Закончить, чтобы положить новое начало.