Госпожа Рекамье - [120]

16 мая приехали в Милан. Потом перевалили через Симплон в очень хорошую погоду. Наконец, разделились: Балланш поехал по дороге на Женеву, откуда намеревался отправиться в Лион. Жюльетта прибыла в Париж в воскресенье, 29 мая. «Все наши мужчины поживают хорошо, — писала Амелия Балланшу. — Только г-н Бернар немного постарел. Гг. де Монморанси и Шатобриан присутствуют на коронации. Это дает нам передышку», — добавила она…

Римские каникулы продолжались девятнадцать месяцев. Жюльетта была вправе подумать о том, как будет развиваться непоправимое противостояние, ожидающее ее с Рене… В этом и была цель долгого, но необходимого отсутствия.

Глава XI ДРАГОЦЕННЫЕ ЧАСЫ В АББЕИ-О-БУА

Г. де Шатобриан был гордостью этого салона, но она — душой его…

Сент-Бёв. Понедельничные беседы

Аббеи, эта академия в монастыре…

Ламартин. Популярный курс литературы

Из записки г-жи Рекамье г. Шатобриан узнал, что она вернулась в келью Аббеи-о-Буа. Он примчался в тот же день, в свой обычный час, словно приходил туда накануне. Никаких взаимных объяснений или упреков не последовало; однако видя, с какой глубокой радостью он возобновил прежние привычки, с какой уважительной нежностью и с полнейшим доверием к ней относился, г-жа Рекамье поняла, что небо благословило принесенную ею жертву, и уверилась в том, что отныне, когда грозы отшумели, дружба г-на де Шатобриана станет такой, какой она хотела бы ее видеть, — неизменной, потому что она была спокойной, как чистая совесть, и благочинной, как добродетель.

Этот комментарий г-жи Ленорман — единственное существующее свидетельство о встрече Жюльетты и Рене, которая состоялась во вторник 31 мая 1825 года. Сделав скидку на поучительное разглагольствование ученицы г-жи де Жанлис («спокойствие» и «добродетель» были не в характере Шатобриана!), мы узнаем то, о чем хотели узнать: об атмосфере этой решающей встречи. Она прошла гладко и красноречиво лаконично.

Жюльетте достало ловкости и душевной силы, чтобы высвободиться из-под разрушительного влияния Рене и тем самым лишить его себя. Разлучивший их открытый конфликт продлился около двух лет: менее прочная, менее подлинная связь могла бы не выдержать и распасться. Эта же, напротив, обрела второе дыхание, крейсерскую скорость, которая в ближайшие двадцать три года не переменится. Жюльетта выйдет из испытания победительницей: применив элегантную стратегию отступления, она первой усмирила хищника! У хищника было время как следует, можно даже сказать, окончательно осознать, что означала бы для него ее потеря… Отныне он будет ее щадить, а в случае необходимости — тщательнее скрывать свои «хождения налево»…

Теперь они поймут, что необходимы друг другу. Они почти не будут расставаться, а если и расстанутся, то с надежной на воссоединение, им будет не тягостно и не совестно сделать свое чувство достоянием гласности. Страсть сменилась любовной нежностью, и все об этом знали. Парижское общество приняло эту связь, как и связь г-жи де Буань и Паскье, а позднее — Гизо и княгини фон Ливен: эти романы были освещены временем, узаконены привычкой, защищены тщательными формальными предосторожностями. Их можно было рассматривать как образец культуры, унаследованной от прошлого века, гораздо богаче и интереснее мелких — или крупных — скандалов, вызванных шумными адюльтерами романтического поколения…

Необычная пара, которую составляли Жюльетта и Рене, была богата еще и тем, что они придерживались высокого кодекса жизни в обществе: их любовь была чем-то несравненно большим, нежели банальный союз, основанный на желании, которое сильнее тогда, когда не находит удовлетворения, или на примитивном инстинкте обладания. Она достигла своей полноты, расцветая день ото дня благодаря задушевным разговорам и взаимному сопереживанию, ширясь от постоянного взаимообмена, имея отправной точкой то, что казалось им основным, — творчество Рене. И непокорный, непримиримый Шатобриан смирился с очевидным: Жюльетта, и только она одна, становится чудесным посредником в его разговоре с самим собой, без чего невозможно писать. Он признает это:

Чем ближе подхожу я к могиле, тем явственнее ощущаю, что все, чем я дорожил в жизни, воплотилось в госпоже Рекамье, что к ней всегда тянулась моя душа. Воспоминания разных лет, грезы и явь смешались, переплелись, перепутались, и эта смесь очарования и тихой грусти приняла зримый облик госпожи Рекамье…

Отныне Жюльетта будет рядом с Рене, затеявшим самый амбициозный свой проект — подготовить к изданию свои обширные воспоминания. Она будет стараться развлечь и успокоить его, дать ему то, чего, по сути, он никогда не знал — домашний очаг, центр жизни, где можно встречаться, набираться сил. Это было ей под силу: она вновь обрела собственное равновесие, совладала со смятением, в котором ее некогда поддерживало поведение Рене, и усмирила опасную и бесплодную власть страсти.

Жюльетта уже не молодая женщина. Хотя, по общему мнению, она остается красавицей, и ее внутренний свет подчеркивает ее внешнюю красоту, она потихоньку клонится к пятидесяти годам. «Ее волосы поседели в Риме в 1824 году», — сообщает нам ее племянница, добавляя, что она это скрывала, благо мода позволяла это сделать тысячей удобных способов. Ее стан, походка, лицо были по-прежнему великолепны, улыбка не пострадала. Жюльетта удивляла своей свежестью, которую ей удалось сохранить. Просто она была слишком умна и честна с собой, чтобы бороться с уходящим временем. Она умела не показать себя ни самодовольной, ни озабоченной, входя в критический период, который, несмотря на устоявшееся мнение, далеко не самый неприятный в жизни женщины…