Госпожа - [7]

- Нора, Это Грейс. Закари пришлось заменить кого-то на конференции в Австралии. Я одна-одинешенька провожу выходные на Род-Айленде. Думаю съездить в город. С удовольствием ввязалась бы в какую-нибудь передрягу с тобой.

Грейс знала, что такое сообщение непременно привлечет внимание Норы. Эта женщина угрожала Грейс всеми видами скандальных развлечений, если Грейс осмелится снова ступить на территорию Норы. Нора сказала, что представит Грейс Сорену, если та будет готова на это. Грейс надеялась, что Нора перезвонит, и тогда она сможет перепланировать вечер. Нет ничего более депрессивного, чем находиться в одиночестве в номере для новобрачных. Но по какой причине она приехала сюда, кроме привычки? Они с Закари здесь отдыхали почти каждый год их брака. Только в это время Закари мог увидеться со своим лучшим университетским другом, Джейсоном, который переехал сюда десять лет назад. Но сейчас Закари оказался в ловушке на конференции, и встречу с Джейсоном и его женой пришлось отменить из-за срочных семейных обстоятельств. Грейс оказалась одна в Америке. Что может быть лучше, чем ввязаться в небольшую передрягу с единственной и неповторимой Норой Сатерлин? Может... может, Нора была той причиной, по которой она приехала без Закари? Нора практически провоцировала ее перейти на темную сторону. Грейс не любила провокации.

Со вздохом человека, уставшего от частых перелетов, Грейс оторвалась от окна и порылась в своей сумке для ручной клади. Из нее она вытащила электронную книгу и растянулась на кровати, решая, что же выбрать почитать, пока ей не ответит Нора. Она прочитала большую часть книги к тому времени, как приземлился ее самолет.

- Гарри?

- Ты можешь лучше, - послышался голос позади него. Блейк обернулся и увидел Гаррисона, сидящего на полу со скрещенными ногами. Он расстелил белый плед, возле его колена стоял горящий фонарь. Свет мерцающего фитиля отбрасывал золотую тень на его лицо. На протяжении всего дня все видели Гаррисона в его черных ретро очках и с книгами, которые никогда не покидали его рук. Но Блейк смотрел сквозь очки, сквозь книги.

- Лучше, чем что?

- Ты, правда, собираешься называть меня Гарри? Пока мы наедине друг с другом? 

- А как мне обращаться к тебе? Мистер Браун? Сэр?

- Не буду останавливать тебя.

- Я не буду называть тебя «Сэр».

Гаррисон пожал плечами и перевернул страницу учебника перед собой. 

- Располагайся. Это ты начал. - Блейк думал развернуться и уйти. Так или иначе, эта идея была глупейшей на свете. Он никогда не простит Мистера Петит за то, что заставил написать эту работу вместе с ним. Одна поздняя ночь на кровати Гаррисона в спорах о морали политической философии Макиавелли привела его в нынешнее положение. 

- Я? Это ты поцеловал меня, помнишь?

- Ты сам напросился. - Гаррисон взглянул на Блейка поверх очков. - В комнате три стула, а ты сел на кровать рядом со мной? 

- Кстати, почему у тебя в комнате столько стульев? - Блейк сел на плед напротив Гаррисона. 

- Чтобы увидеть, выберешь ты стул или кровать.

- Ты проверял меня?

- Да.

- Здорово. Я провалил первый тест. - Блейк провел рукой по волосам и покачал головой. 

- Ты сидел на кровати рядом со мной. Я поцеловал тебя. Ты ответил на поцелуй. Как бы мне не хотелось тебе сообщать, но ты прошел его.

Блейк уставился на Гаррисона, заставляя себя ненавидеть его. Ненавидеть Гаррисона должно было быть просто. Лидер учебной группы, любимец каждого учителя, всего лишь второкурсник, а уже получил два приглашения от двух университетов «Лиги плюща». В довершение ко всему он был парнем в католической школе, который был геем. Он делал это нарочно, практически вынуждал школу исключить его, исключить круглого отличника, капитана дискуссионного клуба, умнейшего засранца во всей школе, который выиграл столько же академических наград, как и футбольная команда Блейка. Он хотел драки, публичности, дня в суде. Чем больше остальные парни в школе дразнили и издевались над ним, называли его «педиком» и запихивали в шкафчики, тем тише, спокойнее и более сосредоточенным он казался, сохраняя свое достоинство. Он всегда представлялся как «Гаррисон», но все, кто ненавидел его, называли «Гарри», подчеркивая его ничтожность. Гаррисон не закрывал глаза, не плакал, вел себя, будто не замечал ненависть, направленную в его сторону. Это был благородный стоицизм в выражении Гаррисона перед пытками, который впервые предстали перед глазами Блейка. Это и его чертовски идеальное лицо, которое он скрывал за хипстерскими очками.

Гаррисон захлопнул книгу, и Блейк подпрыгнул.

- Послушай, уже 8:13. - Гаррисон снял очки, и Блейк впервые увидел его лицо без преград. Твою мать, почему он чувствует себя так рядом с парнем? - Нас закроют в девять. Ты пришел ко мне. Ты сказал, что не можешь перестать думать обо мне. Ты сказал, что никогда прежде не делал этого с парнем, но ты должен знать наверняка, и, возможно, мы могли бы посидеть и поговорить и... запомнить все это? 

- Я помню.

- Это было ложью? Или мы играем? 

- Для меня это не игра, - ответил Блейк. 

- Тогда что? - Блейк наклонился вперед и поцеловал Гаррисона, потому что уже больше не мог сдерживаться. В отличие от первого поцелуя на кровати две недели назад, тот поцелуй был медленным и чувственным и ставил под сомнение все, что Блейк когда-либо хотел, думал или верил, этот же поцелуй опустился на неподвижные губы Гаррисона.