- Это значит «нет»?
Сорен изогнул бровь, и она едва не захихикала. Ей начинал нравиться этот парень. Она уже влюбилась в него - безвозвратно, до беспамятства, до конца света и даже больше. Кто бы мог подумать, что он ей, в конце концов, понравится?
- Это значит «нет». Но я, так или иначе, буду требовать от тебя кое-что в обмен на мою помощь.
- У тебя со всеми такая манера общения?
- Ты имеешь в виду членораздельная?
- Да.
- Да.
- Странно. И какую цену мне придется заплатить? Надеюсь, это не мой первенец. Не хочу детей.
- Моя цена проста - в обмен на мою помощь я прошу отныне делать лишь то, что я говорю тебе.
- Делать то, что ты говоришь?
- Да. Я хочу, чтобы ты подчинялась мне.
- Отныне? Как... как надолго?
Затем он улыбнулся, и она знала, что должна была испугаться, но что-то в этой улыбке... Впервые за эту ночь она ощутила себя в безопасности.
- Навсегда.
* * *
- Проснись, Спящая Красавица.
Она услышала голос с оттенком французского произношения и попыталась проигнорировать его, как всегда старалась игнорировать голоса с французским акцентом. Последнее, что Нора хотела, это просыпаться. В ее сне она была с Сореном, и ему было двадцать девять, а ей пятнадцать, и их история только начиналась. Она знала, если откроет глаза, то вполне может увидеть конец их истории. Она хотела остаться в своем сне, остаться там навсегда, но по ее лицу порхали холодные, тонкие, как ножки паука пальцы.
Нора открыла глаза.
Кингсли Эдж стоял перед зеркалом в своей огромной гардеробной и изучал раны, пока менял разорванную рубашку на другую. Слои мраморных синяков, которые Сорен оставил на нем после их совместной ночи, уже превратились из красных в черные. Он мог ненавидеть священника за напоминания на его теле о ночи, которая, как он боялся, никогда не повторится. Тем не менее, сейчас он лелеял синяки с тем же трепетом, как и тогда, когда они были мальчиками в школе. Намного сильнее, чем шрамы на груди - подарки от врагов с пистолетами, их он носил как знаки доблести.
Он прикоснулся к самой страшной из его ран - шраму на левой стороне груди, в нескольких дюймах от сердца. Странная травма скорее выглядела так, будто его терзали, а не стреляли. Кто знает? Может, так и было.
О миссии, которая оставила ему этот шрам, и две из четырех огнестрельных ран, он практически ничего не помнил. Его разум погрузился в воспоминания при полном отсутствии желания в них возвращаться. Кинг пришел в сознание в парижском госпитале... Этот момент он никогда не забудет. Он, вероятно, подумал, что лежит на смертном одре. Больничная койка... она должна была стать его одром, могла стать...
Если бы не тот его посетитель.
Он приходил в сознание медленно, с трудом, выползая из мрака на свет. Он вытаскивал себя через ров лекарств и боли, горькой боли и провала его миссии. Почувствовав белый свет в комнате, он держал глаза закрытыми, не в состоянии привыкнуть к солнцу.
За плечом он услышал голоса - один женский, хриплый и осторожный, второй мужской, авторитетный и непреклонный.
- Он будет жить, - сказал мужской голос на французском. Он не спрашивал женщину, а отдавал приказ.
- Конечно, мы делаем все, что в наших силах, - ответила она. Bien sûr. Но Кингсли услышал ложь в ее голосе.
- Вы сделаете все для него. Все. Отныне, он - единственный ваш пациент. Он - единственная ваша обязанность.
- Oui, mon père. Mais... - Mais... но... Ее голос выдал страх. Mon père? Затуманенный разум Кингсли пытался проникнуть в смысл слов. Его отец умер много лет назад. С чьим же отцом она говорила?
- Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная. Это вы понимаете?
Вот оно что. Кингсли улыбнулся бы в своей полудреме, если бы не трубки в горле. Он распознавал угрозу смерти, когда слышал ее. Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная... Этот язык был понятен каждому. Он живет, и ты живешь. Он умирает и...
Но кто о нем так заботился, чтобы напрасно угрожать? Когда он вступил в Легион, он написал одно имя в графе ближайшие родственники. Одно имя. Единственная семья, которая у него осталась. И все же, он не был семьей, вовсе нет. Почему же он приехал к нему сейчас?
- Он будет жить, - пообещала женщина, и в этот раз она не произнесла никаких "mais".
- Хорошо. Не жалейте средств для его комфорта и здоровья. Все будет оплачено.
Медсестра или, возможно, она была врачом, снова поклялась, что сделает все возможное. Она заверила, что пациент выйдет отсюда целым и невредимым. Она пообещала, что сделает все что может и даже больше. Умная женщина.
Кингсли слышал, как ее каблуки стучали по плитке, звук был таким же четким и размеренным, как и ее голос. Звук стих и Кингсли знал, что он и посетитель остались в палате наедине. Он попытался открыть глаза, но не смог найти силы.
- Отдыхай, Кингсли, - снова раздался этот голос. И он ощутил на лбу ладонь, нежную, будто у любовника, заботливую, как у отца.
- Мой Кинсгли... - выдохнул голос, и Кингсли услышал разочарование, смешанное с весельем. Веселье или что-то вроде того. - Прости меня за эти слова, но, думаю, тебе пора найти новое хобби.
