Госпожа победа - [17]

— Ну что, комсомолец Биробиджана, дальше пешком идем? — язвительно спросил Резун. «Самаритянин» выругался.

— Я могу пойти поискать еще машину, — сказал бритый.

— Не надо, Лева. Мы уже почти на месте.

Он посмотрел на Владимира. Потом на крымца.

— Вот черт! Ну, на хера ж было обкалывать его до бесчувствия! — И патлатый принялся приводить Верещагина в сознание старым, как мир, способом: немилосердно теребя уши. Эффект воспоследовал через две секунды: беляк заметался, пытаясь вывернуться, застонал.

— Вставай! Вставай давай, уходим!

Кое-как они поднялись: ни дать ни взять, скульптурная группа «Сильнее смерти».

— Туда! — патлатый указал пальцем на подземный переход в конце улицы.

— Ну ладно я, — прохрипел Резун. — Но тебе-то он зачем нужен?

— Не твое собачье дело, — бросил «самаритянин».

В конце улицы зашумели моторы.

— В подъезд!

Они свернули в первый попавшийся подъезд, благо двери были выбиты. Всцарапавшись на один пролет вверх, опустились на ступеньки. Резун встал, осторожно перегнулся через перила, выглянул…

В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.

— Бегство тараканов, — прокомментировал патлатый. — Белые уже в Сарабузе.

Сколько времени они выслеживали «Рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.

— Вертолетчики? — спросил Резун. — Пятьдесят «Дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?

— Заткнись, — бросил «самаритянин».

Бритый спустился со второго этажа.

— Пробились, — сказал он. — Развернули эту дуру. Уходим.

Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.

— Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь, — патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.

— Я туда не пойду, — пробормотал Верещагин. — Там темно.

— У меня фонарик есть.

— Нет! — Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить спецназовца три шага и упасть.

— Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!

— Выруби его! — приказал патлатый.

Резун сжал кулак. Один точный тычок — и беляк затих.

— А теперь бери его на загривок — и вниз.

Владимир понял, что лучше не спорить.

Может быть, они и были «совсем рядом» от места — если ехать на «Фольксвагене». Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить спецназовца и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.

Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль особняка. Резун понял, что его мучения — физические, по крайней мере, — кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: «Embassy of Israel[7]».

— Шма Исраэль, — провозгласил очнувшийся белогвардеец. — Адонай элохейну, адонай эхад…

— Произношение ни к черту, — прокомментировал длинноволосый.

Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала в действительности, то выглядела она именно так.

— Ма, у нас все в порядке, — сказал патлатый.

— Да? Я очень рада. Тебе погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!

— Ма, не надо…

— Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?

— Это я тебе халтурку принес, — патлатый нервно хихикнул. — Лева, найди что-нибудь открыть наручники.

— Есть, — сказал бритый Лева.

— Кто вы такой? — спросила женщина у Владимира.

— А что, не видно? — огрызнулся тот. — Капитан Советской Армии.

— Сема!

— ГРУшник он, ма… — Сема снимал с себя мокрые ботинки. — Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.

— Ты с ума сошел?

— Ма, нам нечем было открыть наручники. А так — сто лет он нам нужен.

— Он мне н-нужен, — клацая зубами, пробормотал Верещагин.

— Очень мило. А вы кто такой?

— К… капитан ф-форсиз… — Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.

— У в-вас й-есть душ? — безжизненным голосом спросил капитан. — С-согреться…

— Какой тебе душ? — возмутилась женщина. — Ты хочешь сепсис?

— Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает.

— Ты еще здесь? — прикрикнула женщина на Сему.

— Кто тебя так отделал? — спросила она, расстегивая на Верещагине мокрую спецназовскую куртку. — Этот урод?

— Другие уро… ды…

— Очень плохо?

— М-н-н-н…

Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, запястье которого было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов — а там пусть хоть расстреливают.