Госпожа победа - [15]

Корниловец, заваливаясь набок, выскальзывал из захвата.

— Верещагин! Верещагин, сволочь, очнись! Не смей терять сознание! Очнись, падла, застрелю!

Капли вбивали в землю. Перспектива была задернута плотным хрустящим целлофаном. Белой трещиной прошла молния — никак, Господь снимал батальные сцены с фотовспышкой. Шандарахнуло… Люблю, блядь, грозу в начале мая… В конце апреля… Нет уж, ну ее — весной…

Ах, гадство!

Привычной тяжести ножа на левом бедре не было. Боковым зрением Владимир уловил блеск клинка: Верещагин отводил руку для удара, который нельзя было парировать, от которого некуда было уклониться.

Резун поднял «макар» и пальнул в бритоголового. Длинноволосый выстрелил одновременно с ним, бритый упал, перекатился, снова прицелился — из-за машины. Одновременно Верещагин ударил ножом туда, где, по его расчетам, должна быть голова Резуна. Слишком слабый и медленный удар, чтобы достичь цели. Достаточно опасный, чтобы заставить Владимира отклониться и едва не попасть под вторую пулю. Корпус фургона украсился дыркой, капитан ГРУ временно оглох на одно ухо.

Он треснул крымца рукоятью пистолета по башке, рассчитывая, что тот потеряет сознание. Черта с два. Пьяному море по колено. Верещагин скверно захихикал и снова ударил ножом назад, через свою голову.

Еще два выстрела. Две дыры в фургоне — справа и слева от головы. Дикая боль в левом бедре. Нож полоснул резко, но, по счастью, неглубоко… Резун вскрикнул сквозь прикушенную губу, выпустил очередную пулю в белый свет, как в копеечку… Верещагин еще раз полоснул его ножом — не глядя.

— Сволочь! — заорал спецназовец. — Прекрати! Перестань, гад, застрелю на хуй!

— Давай! — крымец засмеялся. — Давай, стерво! Или я сам тебя убью, давай!

Новый удар… Резун почувствовал слабость во всем теле… Идиотская ситуация: его, скованного с заложником одной цепью, отстреливающегося от двоих налетчиков, этот заложник кромсает везде, где может дотянуться… Этому психу все равно, жить или подохнуть. А ему, Резуну, не все равно! Владимир увидел, как густо окрашивается киноварью лужа, в которой они стоят, и понял, что дело плохо. Это кровь. Его кровь уходит в дренажную систему, и сейчас его убьют из-за этого придурка, и…

— Я сдаюсь! — заорал он. — Хватит, я сдаюсь!

— Я не сдаюсь, — беляк опять ударил его ножом. — Слышишь, гебист?

— Мы не из КГБ, мужик! — быстро заговорил волосатый. — Оставь режик в покое. МЫ НЕ ИЗ КГБ!

— А кто ж вы? Добрые самаритяне?

— Угадал, капитан. Самаритяне. Такие добрые, что дальше некуда…

— А я — Джин Келли? Эй, гражданин капитан, я похож на Джина Келли?

— Мужик, ну что мне, штаны снять, чтоб ты поверил? — разозлился патлатый.

Резун решил сыграть ва-банк. Но для этого ему нужно было освободить руку. Освободить можно было только одну — ту, в которой пистолет.

— Я сдаюсь в плен Вооруженным Силам Юга России. Я сдаюсь тебе, Верещагин, слышишь?

— Слышу. Только я по четвергам пленных не беру.

— Хватит полосовать меня ножом, сволочь! — Он бросил на землю пистолет, освободилась правая рука, и Резун попытался отобрать нож. — Ты обязан взять меня в плен! Ты не можешь меня убить!

— Это почему же? — спросил Верещагин.

Резун оскалился:

— Потому что я только что спустил ключ от этих наручников в дренажный люк, мудаки! И если вы меня убьете, вам придется тащить мой труп на цепочке.

— Мы поступим проще. Увезем его на машине, — налетчики перестали прятаться и подошли вплотную.

— И что вы объясните советским военным патрулям? Откуда у вас в машине покойник? И почему в наручниках?

Верещагин повалился на землю, придавив спецназовца своей тяжестью, поднял нож.

— Мне плевать, что они объяснят военным патрулям, — выдохнул он. — Мне вообще на все плевать. Просто очень хочется распахать тебе горло. Есть у меня причины этого не делать?

Резун понял, что спасение своей жизни беляк ценит невысоко. Справиться с ним — раз плюнуть, но пока он сверху, «самаритяне» стрелять не будут. Ответ вынырнул быстро и сам собой:

— Есть. Я владею айкидо. В совершенстве.

За следующую секунду он пережил весь запас острых ощущений на десять лет вперед. Острие ножа вдавилось в кожу на его горле, и стоило беляку налечь на рукоятку, хотя бы случайно, все — не жди меня, мама, хорошего сына.

Это мгновение продолжалось… Продолжалось… Продолжалось… И, наконец, закончилось.

— Этот человек — мой пленный, — объявил Верещагин громилам, опуская нож и поднимаясь на колени. Резун тоже встал — лежать спиной в луже было как-то неловко.

Бритый явно не желал соглашаться с белогвардейцем. Со словами: «Кибэнэ мат!» — он сделал шаг вперед, схватил Резуна за скованную руку и, не слушая двойного протестующего вопля, выстрелил в цепь наручников.

На вылете из ствола пуля «Дезерт Игла» развивает усилие в 218 килограммов, но запорожский завод «Днепроспецсталь» в очередной раз оправдал доверие, которое возлагало на его продукцию военное ведомство СССР. Резун и Верещагин, скованные одной цепью, грохнулись на асфальт, столкнувшись плечами.

— Су-у-ука! — в унисон простонали корниловец и офицер ГРУ. Длинноволосый скорчился от смеха, придерживаясь за ближайшую машину.

— Дебил, что ты ржешь, больно же! — Резун опять поднялся, помог встать Верещагину. — Дайте мне хоть паршивую закрутку, кровь-то идет!