Господин Зима - [62]

— Хочешь сказать, мне надо будет просидеть всю ночь рядом с мертвецом? — содрогнулась от ужаса Аннаграмма.

— Можешь взять что-нибудь почитать.

— Наверное, я смогу нарисовать магический круг возле своего стула для защиты… — пробормотала Аннаграмма.

— Нет, — сказала Тиффани. — Никакой магии. Неужели госпожа Увёртка тебе этого не говорила?

— Но магический круг…

— …только привлечёт внимание. Кто-нибудь может явиться посмотреть, отчего там появился круг. Не волнуйся, мы делаем это только потому, что старикам так спокойнее.

— Вот ты сказала, кто-нибудь может заявиться…

Тиффани вздохнула:

— Так и быть, я посижу с тобой. Но только в этот раз.

Аннаграмма просияла.

— Да, ты спрашивала насчёт черепов, — сказала Тиффани. — Подожди минуту…

Она поднялась к себе и взяла каталог товаров «Боффо», который прятала в своём старом чемодане. Аккуратно свернув его, она вручила брошюрку Аннаграмме:

— Не смотри сейчас. Подожди, пока останешься одна. Возможно, это наведёт тебя на мысли. Хорошо? Я заскочу за тобой вечером, около семи.

Аннаграмма ушла, а Тиффани села и стала считать про себя. На счёте «пять» в комнату вошла нянюшка Ягг, энергично обмела от пыли несколько безделушек и только потом спросила.

— А твоя подружка уже ушла?

— Думаете, я глупая, да? — спросила Тиффани.

Нянюшка притворилась, что занята уборкой.

— Понятия не имею, о чём вы тут толковали, я не слушала, — сказала она. — Но если бы слушала, то подумала бы, что на благодарность я бы на твоём месте не рассчитывала.

— Зря матушка заварила эту кашу, — сказала Тиффани.

— Зря, говоришь? — с невинным видом переспросила нянюшка.

— Я не дурочка, — ответила Тиффани. — Я обо всём догадалась.

— Догадалась, значит? Надо же, какая ты умница. — Нянюшка опустилась в кресло. — И о чём же ты догадалась?

Это будет нелегко, подумала Тиффани. Большую часть времени нянюшка знай улыбалась да похохатывала. Когда она делалась серьёзной, это пугало. Но Тиффани не собиралась отступать.

— Оставлять дом мне было никак нельзя, — начала она. — Да, я могу справиться почти со всеми повседневными делами, но мне слишком мало лет, чтобы получить собственный удел. Некоторые вещи люди не станут рассказывать тринадцатилетней девочке, не важно, какая на ней шляпа. Но матушка распустила слух, будто хочет, чтобы дом отошёл мне, и все решили, что надо выбирать между мной и Аннаграммой, да? И выбрали её, потому что она старше и как будто хорошо подготовлена. И вот теперь дела у неё плохи. Она не виновата, что её учили магии, а не ведьмовству. А матушка хочет, чтобы Аннаграмма опозорилась и все увидели, какая плохая наставница вышла из госпожи Увёртки. Я думаю, это неправильно.

— Я бы на твоём месте ещё подумала, прежде чем судить, чего хочет Эсме Ветровоск, — произнесла нянюшка. — Я никому ни слова не скажу. Можешь отправляться помогать своей подружке, если хочешь. Но ты по-прежнему будешь работать на меня, уговор? Это по-честному. Как твои ноги?

— Хорошо, нянюшка. Спасибо, что спросили А за сотни миль от них господин Перегар Джонсон знать не знал ни о Тиффани, ни о нянюшке Ягг, ни о чём бы то ни было, кроме напольных, настенных и наручных часов, которые составляли его ремесло. Ещё он знал, как побелить извёсткой кухню, чтобы она без лишних затрат и усилий снова стала чистой и опрятной, хотя возня с побелкой сама по себе — дело довольно-таки пачкучее. Поэтому он так и не понял, почему несколько горстей белого порошка взмыли из ведра прежде, чем он успел добавить туда воду, на мгновение зависли в воздухе, будто призрак, и вылетели в трубу. В конце концов он решил, что во всём виноваты тролли — что-то их в последнее время уж больно много понаехало. Особой логики в таком объяснении не было, но когда люди верят в нечто подобное, их вера редко бывает логичной.

А Зимовей подумал: Извести довольно на человека!

В ту ночь Тиффани сидела с Аннаграммой и старым Тиссо, хотя старик, конечно, не сидел, а лежал, потому что уже умер. Тиффани никогда не нравилось бдеть над покойниками. Это было не из тех занятий, которые вообще могут нравиться. И когда небо за окном начинало светлеть и раздавались первые птичьи голоса, она всегда чувствовала облегчение.

Пока тянулась ночь, старый Тиссо время от времени издавал негромкие звуки. То есть, конечно, издавал их не он, он-то встретил Смерть много часов назад, а покинутое им тело, и звуки по сути были всё равно что скрипы и потрескивания остывающего старого дома.

Очень важно не забывать об этом в два часа ночи. Особенно когда пламя свечи мерцает и колеблется.

Аннаграмма храпела. Вряд ли нашёлся бы на свете другой человек с таким маленьким носом, которому удавалось выдавать столь могучий храп. Звук был, будто пилят доску. Если поблизости и слонялись какие-то злые духи, то наверняка разбежались в испуге.

Начало каждого раската — «Гн-гн-гнх-ххх!» — ещё можно было вынести, и громоподобное «Хырррррр!», которое следовало потом, тоже казалось Тиффани вполне терпимым. Весь ужас был в паузе между «Гн-гн-гнх-ххх!» и «Хырррррр!». Этот отрезок тишины потихоньку сводил Тиффани с ума. Он всегда был разной длины. То «Гн-гх-гнх-ххх-хырррррр!» сливалось в один пассаж, то после «Гн-гн-гнх-ххх!» так долго было тихо, что Тиффани невольно затаивала дыхание в ожидании, когда же наконец раздастся «Хырррррр!». Если бы Аннаграмма выбрала наконец какую-то одну продолжительность паузы, терпеть её храп было бы куда легче. Порой она вовсе затихала, и в комнате воцарялась благословенная тишина, но после антракта начиналось следующее отделение концерта, причём вступлением, как правило, служило тихое «мн-мн-мн», когда Аннаграмма ёрзала в кресле.