Господин Пруст - [60]

—     Скажи, Луи, а ты проделываешь это со своей женой?

—     Что ты, Марсель, разве так обращаются с женами! Г-на Пруста очень позабавило то, насколько был шокирован герцог, но он так и не объяснил мне, о чем все-таки у них шла речь.

Привычка к секретарям-мужчинам не помешала ему, как только возникло чувство доверия и даже, осмелюсь сказать, семейственность, попросить мою пле­мянницу Ивонну переехать к нам на улицу Гамелен, чтобы перепечатать рукопись « Пленницы».

Я знала у него только одного домашнего секретаря, по имени Анри Роша. Он нашел этого человека в «Рице», где тот служил, кажется, для поручений при дирек­торе ресторана Оливье Дабеска; г-н Пруст взял его по своей доброте, тронутый стремлением молодого человека добиться успеха в жизни.

Это был хмурый и молчаливый юноша, швейцарец, вообразивший себя ху­дожником. Если он и играл ту роль, которую ему приписывали, то г-н Пруст очень хорошо все это скрыл; но как? — спрашиваю я. Тогда мы жили уже на улице Гамелен, где расположение комнат было почти такое же, как и на бульваре Османн. Г-н Пруст занимал комнату в одном конце, а Роша в другом. Между ними была гостиная и еще будуар. Моя комната находилась возле входных дверей и представляла собой на­стоящий наблюдательный пост, с которого прослушивалась и просматривалась вся квартира, и ничто не могло ускользнуть от моего внимания.

У Роша было только одно достоинство — красивый почерк. В остальном, как говорил г-н Пруст:

—     Он думает, будто занимается живописью.

Но и красивый почерк вскоре надоел г-ну Прусту. Вначале, иногда после кофе, в самом конце дня или вечером, он еще просил меня позвать его для работы и, бы­вало, диктовал ему, но по прошествии некоторого времени это совсем прекратилось. Роша сидел в своей комнате и подмалевывал какие-то картинки или куда-то уходил. Его почти и видно-то не было. Г-н Пруст говорил:

—     Вместо помощи он лишь утомляет меня.

Желание помочь человеку свелось в конце концов к обыкновенной жалости.

Г-н Пруст продержал его у себя немногим больше двух лет, колеблясь между жела­нием расстаться с ним и все же не решаясь выставить молодого человека на улицу. Наконец он обратился к своему другу детства банкиру Орасу Финали, и устроилось так, что Роша куда-то уехал, чего хотел и он сам, — ему было найдено место в банке Буэнос-Айреса, а не Нью-Йорка, как потом рассказывали.

Роша был почти помолвлен с одной девицей, которая приходила к нему на улицу Гамелен, но, уезжая, он бросил ее в Париже. Г-н Пруст даже ходил к ней с утешениями. А по отношению к Роша у него не было никаких сожалений. Он только сказал:

—     Наконец-то у нас опять все спокойно.

Но нельзя не сказать про обязательность г-на Пруста в отношении к тем, кто служил у него. Больше всего пролилось чернил по поводу Агостинелли, который до войны был, как и мой муж, одним из его шоферов. Оба они служили в знаменитой компании таксомоторов Жака Бизе. Мне кажется, у этого человека был неуравновешенный характер и он тоже стремился, как и Анри Роша, улучшить свое социальное поло­жение. Сама я была мало знакома с ним, но Одилон хорошо знал его: они вместе работали на такси почти с самого начала, в Монако и Кабуре. Он говорил о нем:

—     Это хороший парень, у меня всегда было с ним все в порядке.

Но его снедала жажда подняться выше, он стал проситься к г-ну Прусту на место секретаря. Это было в то время, когда он ушел из такси, чтобы возвратиться к себе на родину в Монако, где познакомился со своей подругой Анной и где нашел для себя работу, которую, правда, очень скоро потерял. Из любезности и опять же по своей доброте г-н Пруст согласился взять его. Он стал жить на бульваре Османн вместе с Анной, и, действительно, в рукописях того времени встречается и его по­черк.

Это было в 1913 году, когда я выходила замуж. Прекрасно помню, как в одно воскресенье Агостинелли пригласил нас провести целый день в Фонтенбло, и мы даже взяли с собой завтраки. Но эта прогулка навела на меня ужасную скуку. Муж­чины были счастливы своими воспоминания о работе в такси, а мне оставалась только женщина, настолько непривлекательная, что мой муж называл ее «летучей тлей». Я до сих пор помню ее черные прямые волосы и голос Агостинелли: «Где же ты, Нана?»

Но о самом Агостинелли у меня сохранились лишь смутные воспоминания, и я не могу утверждать что-то определенное. От Одилона мне было известно о его бе­зумной страсти к механике, которую он перенес с автомобилей на аэропланы, и так надоедал этим г-ну Прусту, что тот в конце концов по своей доброте разрешил ему поступить на курсы летчиков при аэродроме в Бюке под Версалем. Поскольку у Агостинелли уже не было машины, возил его туда Одилон. За курсы платил, конечно, г-н Пруст по своей всегдашней щедрости. А когда Агостинелли потерял работу в Монако и просил снова взять его на место шофера, г-н Пруст без обиняков ответил ему, что уже поздно, и он не может просто так отставить Одилона, который стал его постоянным шофером и доверенным человеком.

Я знала от Одилона и то, что Агостинелли вполне серьезно считал себя спо­собным быть секретарем. Судя по этому, он весьма высоко ценил свою персону. Г-н Пруст купил для него пишущую машинку, которую тот потом продал директору ресторана «Ларю» — как-то, придя за едой, я видела ее рядом с кассой.