Господин Пруст - [57]

—     У нее были бледно-светлые волосы и черные глаза, и когда она волно­валась, это производило впечатление огня. Потом он много рассказывал мне о ней, когда доставал ту самую книгу или просил вынуть из комода фотографии.

—     Она одевалась почти как герцогиня, а ума у нее хватило бы на несколько принцесс. Один из ее предков был знаменитый английский художник.

Нисколько не открывая мне всей правды, которую, впрочем, не так уж и трудно было угадать, он рассказывал, что она «усердно посещала» в Отейле «дядюшку Луи». Но и сама имела в Париже очаровательный особнячок, где принимала в своем салоне писателей и художников.

—     Она начала с одного германского принца, а потом перебрала всех русских великих князей.

Естественно, он познакомился с ней у своего двоюродного деда; тогда ему было всего восемнадцать, а ей уже тридцать семь или даже тридцать восемь. Не­трудно догадаться, что она принадлежала к тем, на кого он «обращал внимание».

—     Дядюшка Луи был просто счастлив, если ему удавалось угодить Лоре Гайман. Я тоже ею восхищался и чуть ли не разорился на цветах, но она сама пре­дупредила папа. Он отругал меня, но ведь я был еще так молод. Впрочем, ее тонкость и ум не оставляли равнодушным и его самого, и он как бы подталкивал меня к дру­жеским отношениям с нею.

Как-то г-н Пруст показал мне две фотографии. На одной она была в роскошном платье, на другой — почти старуха, с ребенком на руках. Он спросил:

—     Разве похоже, что это одна и та же женщина?

—     Да нет, никак уж не скажешь, сударь.

—     И, однако, на обоих портретах именно она. Это замечательная история, Селеста. У нее был сын, которого никто не знал и не видел, — он воспитывался где-то очень далеко, у иезуитов, чтобы никогда не смог узнать тайну своего незаконного рождения и кто его мать. Но она все-таки ездила взглянуть на него и с бесконечной любовью следила за его образованием.

Г-н Пруст очень взволновался. Он положил обе фотографии и продолжал:

—     Так вот, случилась ужасная вещь, Селеста. Помните, я недавно говорил вам, что получил от нее письмо, которое всего меня перевернуло? Она сообщала, что ее сын убит на фронте. Он был летчиком. В тот же вечер я поехал к ней. Держалась она с большим достоинством.

Все в то же «время камелии» или несколько позднее появилась одна актриса, Луиза де Морнан, обожаемая подруга его сотоварища по кружку улицы Ройяль, герцога д'Альбуферы. Он вспоминал о ней, как о весьма модной особе, в обществе которой приятно было показаться, а близкие отношения с ней не представляли ни­каких затруднений. Когда, глядя на ее фотографию, я сказала, что у нее вид знаме­нитой актрисы, он рассмеялся:

—     Да совсем нет, Селеста. Правда, у нее было несколько недурных ролей на бульварах, но, потратив немало денег, из нее удалось сделать всего лишь заурядную статистку.

Впрочем, как я поняла, она все-таки сыграла свою роль в бурных порывах его молодости.

А такие порывы бывали ужасны — он не терпел ни малейших возражений. Например, знаменитая история перчаток, которая так огорчила его мать и о которой он говорил с ироническим раскаянием.

—     Я увлекся одной дамой полусвета, жившей в Булонском Лесу. После ряда эволюций мне удалось добиться от нее свидания. Я был сильно возбужден и хотел явиться перед ней в самом элегантном виде, а для этого попросил матушку купить новый галстук и наимоднейшие кремовые перчатки. Матушка принесла очень кра­сивый галстук-регату, а про перчатки сказала: «Марсельчик, я просто в отчаянии, нигде нет таких, как ты хочешь. Но, мне кажется, вот эти тебе понравятся». Они были серого цвета! Конечно же, матушка решила, что кремовые будут слишком помпезны и, конечно, не ошиблась. Но в тот день я так рассердился, как никогда за всю свою жизнь. Мы были в гостиной, и я стал смотреть по сторонам, соображая, что бы сде­лать такого особенно неприятного и обидного для матушки. Неподалеку стояла очень красивая старинная ваза, подарок, которым, как я знал, она очень дорожила. Я схва­тил вазу и бросил на пол, не переставая смотреть на матушку. Она даже не пошеве­лилась и сказала совершенно спокойным тоном: «Что же, Марсельчик, пусть это будет, как в еврейских семьях... Ты разбил вазу, и наша любовь станет еще крепче». Я убежал к себе в комнату и несколько часов плакал от одной только мысли, как я огорчил ее. Но, самое забавное, явившись на свидание в регате, перчатках и с букетом цветов, знаете, что я увидел?.. Судебного пристава, который выселял мою красотку, и она уже вывозила мебель. Бесподобно, не правда ли?

Что касается Луизы де Морнан, то у них, судя по всему, было какое-то взаим­ное чувство. Помню, как-то, уже на бульваре Османн, г-н Пруст собирался и велел мне срочно отнести ей записку. Я застала ее тоже перед выходом, совершенно одетой, в атласном платье. Она была еще молода и красива. Когда я сказала, что меня прислал г-н Пруст, она воскликнула:

—     Ах, Марсель, Марсель!.. Как я рада, давайте сюда.

Она чуть ли не прыгала от радости, читая записку, в которой он приглашал ее к обеду, и ради этого все было сразу отставлено. Однако потом, насколько мне из­вестно, он никогда с ней не встречался. Я видела ее еще раз, уже после смерти г-на Пруста, в маленьком домике на улице Канетт, который мы купили с Одилоном. Пе­редо мной была очень пожилая дама в какой-то шляпе консьержки. Она спросила: