Господин Пруст - [3]

—     Здесь, маленькая, все-таки не деревня. Постарайся не забывать про ключ.

Его слова показались мне упреком, и я заплакала.

Для меня все было плохо, хотя муж старался, как мог, угождать мне. Он постоянно приносил цветы, а однажды, благодаря его сестре Адели, мы побывали в Комической опере на «Миньоне» — к ней часто в кафе ходили артисты оперетты и приносили билеты. Во время представления муж спросил меня:

—     Тебе нравится? Посмотри, как красиво.

Но меня все это пение только утомляло, и я ответила:

—     Да скоро ли, наконец, они кончат?

Потом он всю жизнь смеялся над этим случаем.

Я была совсем еще молодая. Но муж никогда и ничем меня не обидел. Он ждал, пока я немного освоюсь, и первые две недели говорил мне:

—     Ты понемногу привыкнешь, и тогда я займусь своей работой, но не раньше.

Прошли недели две апреля, и он сказал:

—     Если хочешь, пойдем сегодня гулять на бульвар Османн и заглянем к г-ну

Прусту предупредить его, что он опять может вызывать меня; я уже пойду на работу.

Не торопясь, мы отправились пешком на бульвар Османн, 102 — не помню, заметила ли я тогда этот номер. На втором этаже дверь в кухню с черного хода нам открыл Никола Коттен, камердинер. Там же была и его жена Селина, также слу­жившая у г-на Пруста. Оба очень милые, особенно он, и, как мне показалось, они обрадовались моему мужу. Но из-за своей застенчивости я была совсем не в восторге при виде новых лиц и хоть ради мужа изображала всяческие вежливости, но мне хотелось лишь одного — поскорее уйти. Помню, правда, большую плиту, где по­трескивал огонь, и то, как вся кухня прямо-таки сверкала чистотой. Муж не хотел беспокоить   г-на Пруста, а просил Никола только предупредить его о своем возвра­щении. Но Никола обязательно хотел сказать, что пришел Одилон.

Г-н Пруст вышел на кухню. Я всегда его таким и вспоминаю — в жилете поверх белой рубашки. Он сразу же поразил меня. Я увидела настоящего аристократа. Он был очень моложавый — тоненький, но совсем не тощий, с очень красивой кожей и ослепительными зубами. И, конечно, эта небольшая прядь, которая всегда спускалась у него на лоб. И удивительная элегантность и сдержанность в движениях, которую я часто замечала потом у астматиков, словно они берегли свои силы и дыхание. Мно­гим он казался маленьким, но на самом деле был не меньше меня, а я совсем не ко­ротышка — почти метр семьдесят два.

Муж поздоровался с ним и, поняв, кто я, он протянул мне руку и сказал:

—     Мадам, представляю вам Марселя Пруста в неглиже, непричесанного и без бороды.

Я так засмущалась, что даже не могла взглянуть на него. Он сказал мужу еще несколько фраз, которые я не расслышала, потому что, не переставая говорить, он ходил по кухне, но чувствовала, как он рассматривает меня, однако в то же время ощущала и его деликатность, отчего смущалась еще более. Под конец он сказал:

—     Ну, что же, Альбаре, когда вы мне понадобитесь, все будет, как раньше, если вы не против.

С этими словами он удалился, и мы тоже ушли.

Внизу узкой лестницы я спросила:   

—     Почему он сказал «без бороды»?

Улыбнувшись, Одилон объяснил:

—     У него была великолепная черная борода, которая ему очень шла, но вчера он сбрил ее, ты не расслышала. Это он сообщил как последнюю новость.

Итак, муж вернулся на работу, а г-н Пруст снова стал вызывать его, когда ему было нужно куда-нибудь поехать. Он делал это по телефону. Если Одилон был дома, то сам спускался в кафе-табак, или там оставляли для него записку.

Муж много работал. Ему позволяли брать машину по своему усмотрению, а не отрабатывать часы; познакомившись с хорошим клиентом, он уже так и держался за него, потому что главным его желанием было обеспечить нашу жизнь и скопить де­нег. Когда мы поженились, он уже кое-что сэкономил и намеревался вскоре купить одно дело, как только я освоюсь с парижской жизнью. Иногда он приходил домой поесть, иногда нет, но всегда старался предупредить меня. Мало-помалу я стала привыкать. И к тому, что приходилось ждать его, хотя это было тяжело. Я все еще оставалась деревенской. И не то что я чувствовала себя одинокой, скорее как бы от­гороженной от мира. Все-таки у меня была его сестра, но я не очень-то любила бы­вать в этих кафе. Да, еще его младший брат Жан, тоже приехавший в Париж. Он и его жена держали кафе на углу улицы Виктуар и Лаффит. Они с мужем обожали друг друга, Жан был очень мягкий и остроумный. Одилон говорил мне: «Пойди на Лаффит, к Жану. Там ты привыкнешь к делам для нашего будущего». Но это все то же кафе, и я предпочитала дожидаться его дома. Муж работал по ночам и часто уходил очень поздно, между десятью и полуночью. Соответственно и возвращался, так что в общем спала я совсем мало и, еще не подозревая о том, приучалась к своему буду­щему существованию, когда все трое, г-н Пруст, мой муж и я, будем жить совсем навыворот.

Прошло лето. Г-н Пруст по своему обыкновению уезжал в Кабур, а возвратился в сентябре и снова стал вызывать мужа.

Как-то к концу октября он спросил Одилона, привыкает ли его молодая жена. Одилон ответил:

—     Не так чтобы очень хорошо. Не знаю, как будет дальше, но она не любит выходить из дома. Я все говорю ей, пусть съездит повидать семью, чтобы хоть от­влечься от этих ожиданий моего возвращения. Она съездит, но не надолго. А я все на работе и на работе. Сами знаете, иногда нет времени заехать перехватить что-нибудь. А тогда и она не ест и не спит. Не думаю, что ей не хватает только деревенского воздуха.